— Так ты именно такой? — мягко промолвила она.
— Полагаю, мы оба уже знаем ответ.
Призрак улыбки скользнул по ее лицу, подобно клочку облака на летнем небе.
— Что произошло у вас с Найджелом? — задала она новый вопрос. — Он никогда ничего о тебе не рассказывал.
Вот как? Хорошо.
— Разве сейчас это имеет какое-то значение?
— Просто хочу понять. Между вами была какая-то ссора?
— Да нет, — пожал я плечами. — У нас были лишь некоторые разногласия.
— А у кого их нет?
— Наши разногласия были иного рода, — рассмеялся я. — У нас вообще семья не такая, как у всех.
В ее глазах на мгновение мелькнула тревога. У нее удивительно красивые глаза: синие, сказочные, с золотыми искорками. Рядом с ней я кажусь сероглазым; у меня вообще, как мне не раз говорили, глаза переменчивые и довольно холодные.
Она взяла чашку с шоколадом и осторожно поднесла к губам.
— Найджел и о семье почти ничего не рассказывал.
— Мы никогда не были близки.
— Дело не в этом. Так бывает во многих семьях. Дело в том, что он отчего-то не мог оставаться в стороне от своей семьи. Что-то словно удерживало его там…
— Наверное, наша мать, — предположил я.
— Но Найджел ненавидел мать… — Она осеклась. — Извини. Ты настолько ей предан!
— Да? — Мой голос звучал сухо. — Это Найджел так думал?
— Я просто решила… ты же до сих пор живешь с матерью…
— Ну, некоторые живут и с раковой опухолью, — отозвался я.
Альбертина почти никогда не улыбается. Мне кажется, ей весьма трудно разобраться во всех этих крошечных мимических движениях и изменениях выражения лица, определить разницу между улыбкой, хмурой гримасой и искаженным от боли лицом. Хотя ее внешность не назовешь невыразительной. Однако общественные условности не для нее; ее лицо не демонстрирует того, чего она не чувствует на самом деле.
— Так зачем ты продолжаешь жить с ней? — после паузы спросила она. — Почему не переедешь на другую квартиру? Как Найджел?
— Уехать от нее? — Мой смех прозвучал неожиданно резко. — Да и Найджел никуда от нее не делся. Он погиб в полумиле от родного дома. И девушку выбрал из ближайших соседей. Полагаешь, это означает уехать от нее? Нет, это означает одно: ты просто ничего не поняла. Вы оба кончились в одной и той же сточной канаве, но Найджел при этом, по крайней мере, смотрел вверх, на звезды.
Воцарилось очень долгое молчание, и я решил, что зашел слишком далеко. А она, однако, гораздо крепче, чем кажется!
— Извини, — добавил я. — Наверное, я слишком прямолинеен.
— Тебе сейчас лучше уйти.
Она поставила чашку, и я отчетливо уловил в ее голосе напряжение. Пока она полностью держала себя в руках, но готова была взорваться.
Оставшись, разумеется, на прежнем месте, я сказал:
— Еще раз прошу меня извинить. Но дело в том, что Найджел отнюдь не был невинным младенцем. Он просто играл с тобой, прекрасно зная, кто ты и кем была раньше. Найджел надеялся, что, как только доктор Пикок умрет, он сможет наконец купить заветный билет и убраться отсюда подальше.
— Ты врешь! — возмутилась она.
— Нет, на этот раз не вру.
— Найджел ненавидел лжецов. Именно поэтому и тебя терпеть не мог.
Ого! Как жестоко, Альбертина.
— Нет, меня он терпеть не мог, потому что именно я был любимчиком матери. Он всегда мне завидовал. Чего бы я ни захотел, это сразу же требовалось и ему. Возможно, именно поэтому ему потребовалась и ты. А также денежки доктора Пикока, конечно. — Я посмотрел на нетронутую булочку с корицей. — Ты не будешь булочку?
Она помолчала, будто не слышала, затем ответила:
— Я не верю тебе. Найджел никогда не стал бы мне врать. Он был самым честным и прямым человеком из всех моих знакомых. Именно за это я и любила его.
— Любила его? — повторил я. — Никогда ты его не любила. Больше всего ты любила изображать из себя кого-то другого. — Я взял булочку с корицей и надкусил ее. — Ну а Найджел… кто его знает? Может, он действительно собирался открыть тебе всю правду. А может, считал, что тебе нужно время. Или просто наслаждался тем ощущением власти над тобой, которое обрел в результате…
— В результате чего?
— Ох, пожалуйста, только не надо хитрить! Некоторым нравится управлять. Так вот, мой братец был прямо-таки помешан на этом — и у него, кстати, вполне хватало для этого темперамента. Причем темперамента, абсолютно не поддающегося контролю. Не сомневаюсь, ты наверняка сразу это почувствовала.
— Найджел был хорошим человеком, — очень тихо произнесла она.
— Такого явления в нашей жизни не существует, — возразил я.
— А он был хорошим! Был!
Теперь отчаяние в ее голосе как бы раскололо воздух на множество мелких колючих кусочков зеленого и серого цветов. И я понимал, что вскоре они принесут и тот самый запах, но все же позволил повисшей тишине клубиться и звенеть вокруг нас.
— Успокойся. Хотя бы на минутку, — промолвил я.
Взял ее руки и поднес к своему лицу.
Сначала она невольно попыталась их выдернуть. Возможно, мой жест показался ей чересчур интимным. Но потом, закрыв глаза, сама дотронулась холодными кончиками пальцев до моих щек, провела ими от лба до подбородка, нежно касаясь шрама у меня под левым глазом, вспухшей ссадины на скуле, рассеченной губы, сломанного носа…
— Это все Найджел сделал? — спросила она тоненьким, детским голоском.
— А ты как думаешь?
Она снова открыла глаза. Боже мой, как они были прекрасны! Теперь в них уже не было ни печали, ни гнева, ни любви. Только красота, чистая и безупречная.
— Найджел всегда был неуравновешенным, — заметил я. — Наверное, он и сам говорил тебе об этом. Он говорил, что склонен к насилию? Говорил, что прикончил собственного братца? Да-да, ни больше ни меньше.
Альбертина вздрогнула.
— Ну конечно, он рассказывал… Но это просто несчастный случай…
— Все ли он рассказал тебе?
— По его словам, случилась какая-то драка. Давно. Более двадцати лет назад. Но участие в драке вовсе не делает его убийцей!
— Ох, пожалуйста, не надо, — отозвался я. — Какое имеет значение, сколько лет назад это случилось? Люди никогда не меняются. Это миф. Невозможно войти в Дамаск.[37]Как нет пути к искуплению. И даже любовь хорошей женщины — если предположить, что подобное вообще существует на свете, — не смоет кровь с рук убийцы.
