Книга Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер

Подобно Бальзаку, я верю в морфопсихологию. Можно многое узнать о человеке, внимательно изучив его физиономию. Злые люди выглядят злыми, добрые — добрыми. Чудовищная несправедливость заключается в том, что жизнь оборачивается вечной схваткой человеческих лиц. Доказательством может служить лицо Блондена, в котором отражается все его творчество. Высокий встревоженный лоб. Глаза, светящиеся мягким состраданием. Тонкий прямой нос, вступающий в противоречие с клочковатой бородой. Благородных очертаний рот, не понаслышке знакомый с винным бокалом. Лицо растерянного человека. Трагедия Блондена в том, что Рембо ошибся: «Я» — это вовсе не другой. Блонден беспрестанно задается вопросом, почему он должен быть самим собой. Поэтому лучшими его друзьями стали алкоголь и дружба. Отсюда же — его страсть к спорту. Если где-то проходит матч или велосипедная гонка, это означает, что по окончании можно будет выпить с друзьями. Если выиграют свои — за победу. Если свои проиграют — чтобы залить вином огорчение. Спорт — лекарство от одиночества и потенциальная пьянка.

Как мне описать радость, переполняющую меня при чтении «Духа странствий»? Как будто на чердаке студии Эбби-Роуд я вдруг нашел забытый и так и не изданный широким тиражом альбом «Битлз», записанный в 1964 году, или рабочие позитивы утраченного фильма Феллини, снятого в 1970-м и запечатлевшего, как Мастроянни танцует с Бельмондо. В Бога я не верю, но верю в Блондена.

Да, я убежден, что в списке лучших писателей ХХ века этот волшебник должен занимать ранг не ниже неоспоримых Пруста и Селина. Не спорю, его творчеству не хватает полноты, как и его лицу, но тем лучше: черную икру ложками не едят. Блонден — это наш Фицджеральд. Он сочетает печаль с праздником, в каждой его шутке сокрыта глубина, он не плачет и не хохочет, он просто творит красоту. Чем мы ему обязаны? Всего-навсего несколькими хрустально-чистыми страницами французской прозы: последней страницы «Духа странствий», первой — «Европы прогульщицы», 63-й — «Обезьяны зимой» и 74-й — «Господина Когда-то» вполне достаточно, чтобы поставить автора в один ряд с Бодлером и Верленом.

«Дух странствий» — небольшой роман, изданный в 1955 году. Его персонажи много ездят на поездах. Начало («После Второй мировой войны по рельсам вновь двинулись составы») и финал (один из лучших пассажей французской прозы; ниже я его цитирую целиком) закольцованы; читателя надо уметь увлечь, и я ручаюсь, что вы последуете за автором как ослик за морковкой. Бенуа Лабори, молодой (26 лет) скучающий провинциал, бросает жену и двоих детей и сбегает в Париж, преисполнившись самых радужных надежд: «Здесь занималась заря мира». В первой части романа рассказывается о его шараханьях, неудачах и разочарованиях; мы встречаем его то в саду Тюильри, то на станции метро «Перер», то на кладбище Пер-Лашез, то в полицейском комиссариате, то в борделе, где он поселился. Этот нелепый и насмешливый мечтатель и лузер мечется по послевоенному Парижу — городу света, который прикидывается освобожденным, тогда как на самом деле является городом побежденных. Бенуа — тот же Холден Колфилд, даже хуже, потому что его незрелость нельзя объяснить юным возрастом. Вот он отправляется к родственникам, которые как раз устраивают коктейль. «Мы не можем вас принять, — говорят ему. — Понимаете, у нас сегодня гости». Он таскает за собой свою провинциальность и видит, что все вокруг, весь народ — как с похмелья, хоть и сам он накануне изрядно набрался. Он спит с темнокожей проституткой, которая каждый раз представляется новым именем. Наконец он осознает, что тоскует по жене, и тут же узнает, что она погибла от руки убийцы. Здесь начинается вторая часть, наиболее удивительная, изобретательная и постмодернистская; реальная действительность все заметнее отступает на задний план, окружающее приобретает черты виртуального мира и абсурда (Бенуа обвиняют в преступлении, которого он не совершал; впрочем, не хочу пересказывать содержание романа). Мне безумно нравятся слова, которые он произносит на похоронах жены: «Я старался не плакать, отложив свое горе на потом, и всем своим существом ждал, как избавления, той минуты, когда смогу заплакать. Из-за того что я сдерживал слезы, потребность в них угасла, и остался только страх боли, который накатывает на меня временами. Передо мной теперь — вся моя печаль». Книга интересна не убогим полудетективным сюжетом о провинциальном Растиньяке, но своей тональностью, изяществом изумительного письма, едкой хрупкостью прозы, льющейся свободным потоком и в то же время не отягощенной ни единым лишним словом. Что такое идеальный роман? Это роман, текст которого хочется переписать от первой до последней строчки. Я сделал немало мучительных и бесплодных попыток скопировать эту немногословную непринужденность, согретую человеческим теплом. Величайшие писатели обладают одним общим качеством: они умеют стыдливо обнажаться перед читателем.

Язык Антуана Блондена насыщен ароматом чистоты и детства. Всю жизнь он пытался замаскировать эту чистоту, порой марая ее элегантностью. Он — романтик в обличье бездельника, принц в рубище нищего. Радость и горе у него меняются местами, словно следуя правилам литературного танца; ему неведомы ни стопроцентная серьезность, ни безудержное веселье. Он сознает всю глубину безнадежности и улыбается сквозь слезы. Как и все честолюбцы, он делает вид, что равнодушен к славе. Едва его смех достигает апогея, как тут же замирает. Столь неоднозначный роман, как «Дух странствий», может быть расценен как предтеча исканий Модиано с его темными, коматозными, полубессознательными мотивами. Блонден видит жизнь как некий зал ожидания. Всякая суета бесплодна, а одиночество непобедимо — даже ночью. Но вот и финал книги (Бенуа, подрядившийся сниматься в кино статистом, сидит в купе остановившегося поезда, который служит декорацией):

«Пусть вагон, в котором мы находимся, не двигается с места, все равно мы все одержимы духом странствий.

На землю пала ночь, накрыв своим плащом всех изгнанников. Мерцает ночник, и в его слабом свете монахиня перебирает четки, господин в орденах бесшумно разувается, рыбак латает сеть, старик-жокей снова чувствует себя в седле, в караулке засыпают эрцгерцоги, Долорес довязывает детям шерстяные носки, которые никогда не довяжет, а я… я жду, когда между людьми восстановится взаимопонимание.