В руках у меня теперь находилась «муха» – гранатомет, чудом уместившийся в контейнере. Напарник любил держать оружие про запас, царствие ему небесное.
– Как ты там, Костя? – поинтересовался я вежливо.
– Нормально! – он почему-то кричал. – Что там за взрыв?!
– Да пятеро тут… Наступили на мину. А ведь я предупреждал: не играй, Костя, с огнем. Но ты не поверил. Ты решил, что малость можно вашим и нашим и еще кому-нибудь другому за пять копеек в долг отдаться…
– Где ты?! – он почти рыдал.
Двигатель «Коршуна» взревел. Выход из ручья закрывал «Метеор». Я поднял «муху», прицелился и, не дыша, выбрал слабину крючка. Граната, оставляя огненную дугу, ударилась в корму «Метеора». Красное гигантское облако тут же поднялось и ударилось в небо – взорвался топливный бак. Более тонны горючего, взорвавшись вместе с гранатой, оплеснуло собой катер, мгновенно превратив в факел. Корма стала оседать. По трапу с «Метеора» пробежали, пряча лица от огня, двое. Они устремились в мою сторону, под косогор, – в кусты, к прыгающей темноте.
– Теперь ты знаешь, что бывает, когда людей сердят, Костя…
Тот молчал. Пучок света дернулся и полетел в мою сторону, но я успел спрятать глаза. Я не хотел воевать на ощупь. Быстро опустив светофильтр, я вновь прильнул к окуляру: капитан прятался за большим прожектором, стоящим над рубкой. В прошлый раз на «Коршуне» не было такого приспособления.
«Что ж, Костя, ты сам выбрал себе тропинку», – подумал я и вновь перестал дышать. Пуля прошла сквозь прожектор. Человек махнул обеими руками и выпал за борт…
По косогору ко мне могли подкрадываться двое. Я постоянно помнил о них. Им было за что драться. Из рук ускользал налаженный бизнес, а в этих случаях, говорят, даже о матери родной забывают. В приступе отчаяния, конечно. Ради денег. Говорят, но я в это не верю.
В деревне тем временем загорались огни. Неожиданно в сторону лощины из губернаторского подземелья, словно из печи во время растопки ее бензином, ударило громадное плотное пламя. Так взрываются пары керосина, бензина или спирта. Пламя опалило верхушки деревьев, оставив на кронах отдельные языки. Затем они скоро погасли. Сырой лес сам себя спас.
В буквальном смысле запахло жареным. Настала пора уходить. Я стал виден в свете многочисленных огней. «Отзвонил – и с колокольни долой», – сказал кто-то давным-давно. Не хотелось оставлять после себя кучу металлолома. Размахнувшись, я швырнул гильзы далеко в овраг. Туда же отправилась и труба от использованной «мухи». Пусть ищут, кому охота.
Собрав снаряжение, я опустился вниз. Отвел лестничный пролет и положил возле стены. Лишь после этого подошел к двери, изо всех сил нажал на нее. Камень нехотя двинулся по шершавой поверхности двери, затем упал, глухо ударившись о землю. Выйдя наружу, я поднял его, вновь приставил к двери и лишь после этого скользнул за северный угол церкви.
На северо-востоке обозначилась тонкая полоска зари, однако вокруг по-прежнему стояла плотная тьма. Вдоль стены я подошел к восточной стороне и остановился. Из деревни доносился собачий лай. Где-то истошно вопила женщина. Ей подвывали еще два голоса. Мне было не до них.
Слева, у подножия старых елей, темнели надгробные плиты супругов Векшиных. Он – потомственный почетный гражданин. Она – его супруга. Остальных хоронили в другом месте, понятно…
Выстрел оглушил меня. Острая щепка, отколотая пулей, вошла в щеку и торчала в ней, будто нож. Я валялся на земле и быстро перебирал ногами, оставаясь на месте. Ремень автомата зацепился за торчащее из земли корневище. Вторая пуля задела ботинок.
Освободившись, я подкатился к «потомственному гражданину» и вынул пистолет. Винтовка с автоматом висели на спине. Я не успел их повесить на грудь после прыжка с лестницы. Вновь автоматная очередь. Пули, словно отбойный молоток, бьют в гранит. Звеня, они уходят вбок и вверх.
С трудом содрав с себя автомат, я положил его рядом. Стреляли со стороны косогора. До него не более ста метров. Вспышки выстрелов льнули к бугру. Значит, стрелявшие находятся в лежачем положении, за бугром. Я никуда не торопился.
Однако лежать до рассвета было еще опаснее. Медленно сняв с себя винтовку, я стал пятиться от надгробий и уперся ногами в ель. Потом обогнул ее и затаился. Несколько пуль ударило в сырую древесину. Любая из них могла оказаться моей и единственной. Я был слеп. Прибор ночного видения оказался потерянным. Он лежал в пяти метрах от меня, но я не рискнул бы до него дотянуться. Можно было метнуть в противника гранату, но у меня ее не было. Заленился и оставил пару «лимонок» в машине.
Тем временем за бугром окончательно решили лишить меня жизни. Огонь велся сразу из двух стволов. Один стрелял очередями, другой – одиночными. Неужели до них не доходит, что я, возможно, давно убит. Ведь с моей стороны не последовало ни одно выстрела. Но вот стрельба заметно утихла. Очереди прекратились, и лишь одиночный продолжал донимать.
Я выпрямился за елью и выглянул: двое стояли на коленях и целились в мою сторону. У одного вспыхнуло на груди пятнышко, и тут же он, вскочив, опрокинулся навзничь под гору, ударившись в молоденькую сосенку.
– Евгений Васильевич! – закричал испуганно второй. – Евгений Васильевич, что с вами?! – Он кричал голосом, полным отчаяния. Вероятно, со смертью Евгения Васильевича рухнуло дело всей его жизни.
– Ах ты, сука! – он обернулся ко мне. – Кожемяка ты драный!
Он встал во весь рост, но после двух продолжительных очередей автомат у него замер. Он присел, шаря в траве. Ему казалось, что можно найти в косматой траве потерянный в спешке магазин.
Прислонив винтовку к дереву, я сдернул с плеча автомат.
– Лапки! – крикнул я, приближаясь. – Кверху и без фокусов!
Он бросил автомат в траву и медленно поднял руки.
– Говори, – приказал я. – И считай, что это последнее твое слово.
– Кто ты такой? Суд, что ли? – По его физиономии промелькнула ехидная улыбка. – Не имеешь права.
– Я хуже, чем суд…
Он блестел в темноте глазами. Он ждал.
– Я суд и исполнитель наказания в одном лице.
От удивления он разинул рот.
– Значит, контора сама все организовала? Сама все это подстроила?
– Какая контора?
– Наше учреждение… Меня вели из самой Москвы, чтобы прикончить на этом гребаном косогоре.
– Нет, – ответил я, цепенея от услышанного. – Тебя не вели. Ты сам забрел сюда и сдохнешь немного ниже. Это место для почетных граждан.
До меня наконец дошло, кто передо мной стоит. Это был напарник – живой и невредимый. Напарник, по которому я лил слезы и чуть не заказал по нему молебен. Он живехонек, как никто другой – стоит передо мной и погано ухмыляется.
– Рассказывай, – потребовал я, целясь в колено. Он не дрыгался, стоял, как истукан. – Но если хочешь – беги.
