Серебристые кипарисы под затейником-ветром ласкаются к лучам заходящего солнца, царственно нисходящего к лазоревому ломтю моря. Звёздчатые блики на волнах, слизывающих беспокойное томление. Непоколебимые стражи-валуны вдоль берега, сурово ограждающие девушек, прячущих в свечах озябшую музыку, перелистывающих воспоминания. Они – в одинаковом сне, где опаляет жар от кудрей и губ, где не сбиваются с полукружия, и нога облегает другую по всей длине. Они выпускают из ладоней пушистую радугу, подставляя восходу мокрые руки, и ускользающая красота обнимает загорелые плечи.
Морозные поцелуи осени оставляют на щеках алеющий пепел, под бессонными глазами – дымчатость просинью, и всё светлее взгляд, и откинута назад гордая голова, и слышен штиблетный перестук по расколотой брусчатке в старинных изогнутых переулках.
И если совсем не хочется возвращаться в лукаво-пошлый мир, можно забраться на изломанную крышу, и посмотреть, как в осеннем, скользящем дожде отражается в мостовой красно-серый фасад, будто висящий в сетчатой пелене между ночью и сном. Но при этом не выпускать длинных, сильных пальцев, грея их в кармане или пряча за пазуху, притягивая туда, где облегает стремящуюся распахнуться грудь кружево заиндевевшей белизны.
И в гудящей толпе можно так пылко, остро-небрежно прикоснуться к плечу и отстраниться, храня безмятежность, но зная, что оставленный след будет гореть до вечера или до утра, пока неистовые губы не сцелуют его, подарив взамен сначала бешено стучащее, а потом бархатно шепчущее сердце: «Пока ты жива, всё возможно…».
И где-то далеко-далеко в хлопковых заплатках неба плещет, дышит музыка: «Всё остаётся. Так здравствуй, моя запоздалость! Я не найду, потеряю, но что-то случится возле меня, в этом мире кому-то осталась рваная осень, как сбитая выстрелом птица»[31]…
Танда 15
Когда Майя вошла, зал был полон: пары растворялись в танго, у небольшой стойки – группка негромко смеющихся девушек. Как и в прошлый раз. Но сегодня вечер мчался не хуже байка, на скорости в сто пятьдесят километров в час, и нужно было держать взгляд, и не было времени отвлекаться на странные, какие-то больные и яростные взгляды Дианы, будто режущие по запястью, захваченному широкой рукой Солодова.
Привлечь его внимание оказалось совсем нетрудно: чёрное облегающее платье с открытой спиной, тонкая цепочка под горло с каплей александрита, разбрасывающего бесстрастные пурпурные и фиолетовые иглы, туфли на высоком тонком каблуке, забранные в искусную причёску кудри – и всё. Этого хватило. Добавить к этому нотку Ralph Lauren Notorious, немного макияжа, подчёркивающего густые пушистые ресницы, высокие скулы, яркие глаза и чувственные губы… Откровенно говоря, привлечь можно было любого.
Это стало понятно сразу, как только распахнулись двери: большая часть мужчин, привыкшая охотиться на прекрасное, нацелили на неё свои копья. Солодов проскользнул мимо Орловой и пошёл вперёд, загораживая танцовщицу широкой спиной.
Диана вздрогнула от свистящего шёпота: «Даю тебе три танды. И этой ночью со мной или ты, или эта шшш… штучка». Тангера недоумённо обернулась и увидела удаляющегося в сторону дверей Солодова. Там, сквозь толпу расступившихся гостей, по паркету непринуждённо плыла ослепительная Майя. Диана стиснула зубы, подавив желание немедленно расплакаться от ужаса и восторга.
За спиной Вешнякова восхищённо прицокнула языком: «Неудивительно, что ты последние дни довольная, как карась. Я бы тоже от такой с катушек съехала».
Диана сначала вспыхнула, но усилием воли заставила себя отвернуться, повторяя, как заклинание, слова Майи: «Это только работа!», и прошептала в ответ: «Ты даже не представляешь, как же ты права!».
Майя поймала вцепившийся в неё взгляд Солодова, неспешно кивнула – и он подошёл с видом победителя, нарочито галантно приподнял руку, однако целовать её не стал, только провёл большим пальцем по внутренней стороне ладони, словно проверяя, будет ли реакция.
Верлен смотрела на него приветливо, хладнокровно скрывая клокотавшую ненависть, улыбалась краешком губ, вроде и сдаваясь, и в то же время оставаясь недоступной. Позволила ему пройтись алчными пальцами по спине (не зря же открытая), даже не дёрнулась, когда на мгновение влажная ладонь задержалась чуть ниже поясницы. Но, видимо, правила танго или же внутренний суфлёр подсказали ему не злоупотреблять, и больше такого не случалось.
Но танго – это всё же объятие, как ни крути, и Майя старалась просто раствориться в мелодии, позволяя вышколенному телу делать свою работу: поддразнивать, завлекать, заводить, соблазнять движением бедра, касанием голени, подушечками пальцев, дать ему вдохнуть, глотнуть, привязаться, накалиться, а потом, заворожённого, веди себе на верёвочке, куда хочешь…
Во время кортины мимо мелькнула Диана, слишком радостная, чтобы это было правдой. Она, шепталась с девушкой, с которой тогда, на фестивале, танцевала сольный номер – казалось, с тех пор прошла уже вечность. Снопом искр вспыхнуло в застывшем сознании: «Не время, не время объяснять, вот вырвемся на бешеный простор воздуха, там и поговорим, а здесь нужно собирать взрывчатку с закрытыми глазами, и нельзя ошибиться ни в одной детали, бомба должна стать безукоризненной».
Следующую танду Верлен танцевала с неизвестным ей парнем, который то ли представлял Майю лучистой пылью, то ли просто был немного не уверен в себе, но с ним ей не было ни хорошо, ни плохо. Однако, легко ступая под музыку, она немного ослабила напряжение, раскалённой спицей засевшее под левой лопаткой, и уже снова была готова подпустить к себе добычу.
Эта танда далась тяжелее: Солодов начал потеть, исходя жаром, стало очевидно, что провокация сработала. Пронеслась мысль: «Пора уводить, а то перегорит. Незаметно, тонко, подальше отсюда…». Открыла глаза, окинула танцпол, увидела, как нежно обнимает Диана новую партнёршу, как мягко и страстно сплетаются их ноги, закрыла глаза: «Не сейчас. Вот приедет домой…». От этой мысли вдруг стало легче: через несколько часов всё будет по-прежнему.
Еле дождалась, когда пары начнут сходить с паркета. Солодов не отпускал её руки, возбуждённо дышал. Майя чуть повернулась, снова оказавшись в его объятиях, и обольстительно шепнула: «Сбежим?». Солодов упёрся в её губы чернеющей дымкой взгляда, кивнул, уткнулся в её кудри, тоже шепнул в ухо: «Куда?». Верлен медленно повела плечами, слегка изгибаясь спиной, как большая дикая кошка – тайна и изящество, протянула, словно мечтательно:
– Поехали кутить?
