И все же среди клубка этих противоречивых мыслей пульсировала одна инородная: какая у него приятно-жесткая щека и как удивительно он пахнет — зверобоем, полынью и мятой.
С того времени, как она рассталась с Николаем, у нее было два коротких романа. Они с самого начала были обречены, ибо она с покорной отчетливостью осознавала, что видит своего избранника насквозь. Эта ее дурацкая способность все понимать про людей мешала ей с самого начала. И она смирилась, полагая, что ее первая любовь и есть единственная и другой ей судьба не приготовит. Только Колю она могла видеть сквозь розовые очки. А тут — Сухарев. Она ничего не понимает про него. Абсолютно. Тот портрет, который она второпях сляпала, может, ее и устраивал поначалу, но теперь было ясно, что это — не подлинник. Кажется, ей немного жаль, что она так и не узнает его тайну, не увидит настоящий портрет.
Вера обошла пустынный пляж, побродила в лесу, постояла на поляне перед холмом, наблюдая парение параплана.
Когда она вернулась в лагерь, «уазик» уже стоял перед флигелем, а на веранде толпились Кирилл, водитель и Сухарев.
— А где Люба? — спросила Вера.
— Вас пошла искать, — ответил Кирилл и добавил:
— У Ксюшки температура.
Вера вбежала в комнату. Девочка спала, раскинув ручки и ножки. Щеки ее неестественно пылали. Вера приложила пальцы к крохотному лобику и тут же убрала — лоб был огненным.
— Я уже позвонил в «скорую». — Сухарев вошел в комнату за ней следом. — Я думаю, вам нельзя ехать сегодня.
— Да, конечно…
— Как? Мы не едем? — На пороге возникла Люба.
— А ты думаешь, ребенка можно везти в таком состоянии? — вопросом ответила Вера.
— Нет, ну я не могу так! Сколько можно! Тут такая скукотища! — заныла Люба. — Я не останусь, как хотите. Если бы я знала, что работа няни такая нудная, то никогда бы… Загнали в какую-то глушь, комаров кормить… — Люба находилась на грани истерики. Вера молча смотрела на нее, думая о своем. — Ребенок постоянно орет, не знаешь, что ей надо!
— Так. Я все поняла, — оборвала ее Вера. — Ты уволена. Поедешь с Кириллом.
— А как же вы. Вер Сергевн? — Кирилл заглянул в комнату. — Может, мне остаться?
— Нет, Кирилл, ты возвращайся, фирма-то у нас совсем брошена осталась, — через силу усмехнулась она. — Мы тут сами справимся, не маленькие.
Люба выбежала из комнаты. Через стенку было слышно, как она двигает мебель, пытаясь сорвать на ней свое настроение.
— Я совершенно не представляю, что делать, — призналась Вера, беспомощно оглядываясь на Сухарева.
— Дети часто болеют. — Сухарев склонился над девочкой, та неровно дышала, открыв свой розовый ротик. Кирилл с Любой уехали, а «скорой» все не было. Погода вдруг резко изменилась. Поднялся ветер, сосны загудели и зашатались, как-то сразу стало темно.
Сухарев кинулся закрывать окно, и едва он это сделал — на турбазу обрушился дождь.
Крупные капли забарабанили в окно. Девочка проснулась и сразу начала плакать. Жар не спадал. Вера ходила из угла в угол, пытаясь укачать ребенка, и неотрывно смотрела в сторону проходной.
Вот звук какой-то машины, лязг ворот. Нет, это автобус со спортсменами.
Сухарев привел с собой ту самую женщину, стриженную под мальчика.
— У Татьяны двое детей, может, посмотрит? — виновато предложил он, словно это по его вине девочка заболела.
Едва к ребенку прикоснулись чужие руки, поднялся истошный крик. У Веры подкосились колени.
— Горячая какая… — только и сказала Татьяна.
Но, взглянув на Верино лицо, посчитала нужным добавить:
— У грудничков часто так, вы не переживайте сильно. Может, животик болит, может, зубки лезут. Поноса нет?
Вера и Сухарев одновременно покачали головами, — Самое главное сейчас — жар сбить, — посоветовала Татьяна, — а то могут случиться судороги.
Вера побледнела. Егор усадил ее на кровать.
— А чем лучше температуру сбить? — спросил он. — Таблетками?
— Таблетку она выплюнет, — сказала Татьяна. — Попробуйте водкой растереть.
Сухарев помчался за водкой.
— Я бы побыла с вами, — извинилась Татьяна. — Но у нас, как назло, ЧП. Родион неудачно приземлился, похоже на перелом. Но я зайду попозже.
Вера проводила женщину. Вернулся Егор с водкой.
За окном было уже совсем темно, дождь хлестал, небо трещало, разрываемое по швам неровной молнией. Сухарев сбросил с себя мокрую насквозь рубашку и остался в таких же мокрых шортах. Ребенка уложили на стол и сами встали у этого стола — испуганные и сосредоточенные. Сухарев наливал водку, разведенную теплой водой. Вере в ладонь, она растирала орущего ребенка. Делали дело молча, сосредоточенно. Когда растерли последний пальчик, напряжение в комнате звенело.
— Теперь уж «скорая» не приедет? — полуспросила Вера.
— Наверное, застряла на полпути.
Они одновременно вздохнули. Девочка барахталась на столе. Крик ее потерял интенсивность, перешел в обычный плач.
Сухарев показал на бутылочку, Вера дала девочке пузырек со сладкой водой — та зачмокала. Ее накрыли пеленкой. От усилий крошечный лобик покрылся бисеринками пота. Когда содержимое подошло к концу, девочка уснула. Ее положили на Верину кровать.
Лоб и щеки ребенка стали влажными и прохладными — жар спал.
Вера опустилась на стул у кровати и не отрываясь следила за беспокойным сном ребенка.
— Если с ней что-то случится, я не переживу, — вдруг сказала Вера.
Сухарев опустился на свободный стул.
— У нее нет родителей? Кто она вам?
— У нее есть по крайней мере мать. И дед.
— Почему же она с вами?
— Ее матери шестнадцать лет, это моя двоюродная племянница. Вернее, даже троюродная. Дочь моей двоюродной сестры Инги. Так вот эта бестия не придумала ничего лучше, как подкинуть свою дочку мне.
— Наверное, она знала, что вы любите детей.
Вера посмотрела на Сухарева. В темноте его глаза казались темнее, чем на самом деле, мерцали сдержанным блеском. Она усмехнулась:
— Зоя это сделала, чтобы позлить меня. В детстве она дико ревновала меня к отцу.
Сухарев ошарашенно уставился на нее.
— Так, значит…
— Да, Егор. Коля — Ксюшкин дед.
— И он ничего не знает?
Вера развернулась к нему на стуле.
— А чего вы хотели? Чтобы я рассказала ему, что его дорогая Зоя родила? Чтобы он забрал беспомощного ребенка скитаться с ним? У него ни кола ни двора! Он только что из тюрьмы.
