***
Петр Петер распахнул перед Гурским дверь квартиры, не спрашивая: «Кто там?» Он ждал сиделку и был уверен — наконец, пришла.
Гурский первым делом извинился, что пришел без предупреждения — так получилось. Поздоровался и опять стал извиняться.
— Вы уж извините, приход полиции всегда не очень‑то приятен, а тут я даже не сумел вас предупредить. Знаю, у вас сейчас неприятности в семье, а тут еще я, но, поверьте, это очень важно. Мне срочно надо с вами поговорить, и я очень рассчитываю на вашу помощь.
Петрик сначала онемел и даже струхнул, а потом взял себя в руки и впустил полицейского без лишних слов.
— Все о'кей, не стоит извинений. Вот–вот придет сиделка, мы уже договорились с медсестрой, а операцию мама перенесла хорошо, теперь надо оправиться после нее. На всякий случай мы не хотели бы ее на ночь оставлять одну и без медицинской опеки…
Мама Петра Петера проживала не в замке, а в обычной варшавской квартире, так что она прекрасно слышала, что к ее мальчику пришел полицейский, и сочла своим долгом вмешаться:
— Да со мной все в порядке, обо мне не беспокойтесь. Петрик, отведи этого пана в другую комнату и поговорите там спокойно. Только двери оставьте открытыми, я позову, если что… Хуже всего с питьем, вот, хочется пить, а врачи не разрешают. Да ничего, уж потерплю. Ага, вот еще что. Не забудь показать пану полицейскому ту вещь — ведь сам говорил, что надо бы ее в полицию снести, а тут полиция сама к нам пришла…
— Мамуленька, ты бы вздремнула, — ласково предложил сын, поправил постель больной и увел полицейского в другую комнату, побольше, которая показалась Гурскому какой‑то очень пестрой от обилия разложенных по всей мебели мотков разноцветной шерсти. — Черт бы их всех побрал! — неожиданно рявкнул парень, так что следователь, уже готовясь присесть к столу, вздрогнул.
— А в чем дело? — вежливо поинтересовался он.
Жестом пригласив его сесть, Петр и сам опустился на стул, тяжело вздохнул и подпер подбородок руками, опершись локтями о стол.
— Так ведь я хотел рассказать вам об этом как‑то дипломатично, не сразу, а может, и вообще не говорить, — попытался объяснить Петрик свое неуместное восклицание. — Ведь с полицией никогда не известно, что она преподнесет человеку. А родная мать сразу—из тяжелого орудия… ну да ладно, начинайте вы, вам положено.
Гурский тоже присел к столу и начал снимать показания.
— Да я в основном из‑за Яворчика. Сразу оговорюсь: его преступлениями я не занимаюсь, ничего о них не знаю, меня они не интересуют. И его алиби мне ни к чему, допрашивать его нет необходимости. Я хочу знать, что и кому он говорил. А из тех, кому мы можем доверять, вы, пожалуй, больше всех знаете.
А сейчас я поясню, что именно нас интересует. Вся эта последняя череда убийств неким иррациональным образом связана с Эвой Марш, хотя официально она нигде не фигурирует, и нам хотелось бы выяснить, насколько это ошибочно или, напротив, важно. Насколько нам известно, на Яворчика оказывали большое влияние…
Вздохнув с облегчением, Петрик убрал локти со стола и постарался как можно обстоятельнее отвечать на вопросы пана следователя. Он понял: речь пойдет о том, что он слышал, то есть о сплетнях или слухах, а они не имеют соответствующих статей в Уголовном кодексе. Вот, например, если бы пан Возняк опубликовал в газете заявление, в котором обзывал кретином и идиотом пана Ковальского, последний имел бы полное право обратиться в суд, защищая свою честь и достоинство. А когда те же слова произносятся в разговоре в узком кругу знакомых, у пана Ковальского не будет никаких юридических обоснований для обращения в суд. Так что Петрик мог себе позволить пересказать то, что слышал, не опасаясь юридических последствий.
И он позволил себе, причем весьма охотно, потому как не выносил Поренча и Яворчика, но зато любил и ценил Эву Марш. Он постарался как можно точнее припомнить все бредни и измышления Яворчика. Ну, хотя бы о том, что Вайхенманн собирал книги Марш и агитировал сценаристов; как Заморский своими фильмами делал ей рекламу; как Држончек выбирал самого щедрого из кучи спонсоров, горевших желанием поставить фильм по книгам Эвы Марш; как без поддержки поклонников Эва просто исчезла бы с горизонта. Повторяя все эти оскорбительные выпады, парень каждый раз добавлял, что это они такой грязью поливали писательницу, а он только их слова повторяет по просьбе полиции, сам же придерживается прямо противоположного мнения.
— И это было не только мерзко, но и глупо, — добавил Петрик, — потому что любой человек на телевидении прекрасно знает, как обстоят дела на самом деле, кто есть кто и чего стоят его слова. Телевизионщики очень хорошо разбираются в ситуации, пан инспектор. И знают цену рекламе. Ведь что там греха таить, бывает и такое: кто‑то хочет себя разрекламировать и платит большие деньги…
— И Эве Марш тоже случалось?..
— Да что вы! Никогда в жизни! Поренч, как известно, сознательно вел такую политику, а Яворчик всему верил и лишь повторял как попугай. Знаете, иной раз услышишь такое и ушам своим не веришь, а вот Яворчик верил всему, что наговаривал на честных людей. Я не могу точно сказать, чем он руководствовался, тут психолог нужен или, вот как вы, следователь, но скорее психиатр. Ну да, наверняка, не Яворчик вас интересует?
— Нет, — не стал возражать Гурский, — не Яворчик Только то, что он говорил, и те, которые верили его бредням.
Петр Петер задумался.
— Ну, кто верил? Наверное, те, которые что ни услышат с экрана телевизора, всему верят, короче, глотают все. А Поренч, надо отдать ему справедливость, умел изящно подать всякую гадость, придав ей убедительность. Можно сказать, что он и заразил Яворчика.
Записывая показания свидетеля, Гурский параллельно дополнял вновь услышанным то, что ему было уже известно и что он инстинктивно чувствовал, говоря о своем чутье.
— Спасибо, — сказал он наконец, — я услышал от вас много ценного, знаете, вроде бы пустяки и мелочь, а в целом создают определенную картину. А теперь, может, вернемся к тому, что вы хотели мне показать.
Петрик как‑то сник и не сразу отреагировал. Его спас приход сиделки. Мать и сын обрадовались ей, а мамуля, до этого не издавшая ни звука, опять сочла своим долгом вмешаться.
— Это, собственно, я нашла, проше пана. Петрик, ну что ты так колеблешься и делаешь из этого большой секрет, может, оно там уже и не лежит? Потому что, видите ли, пан следователь, я считаю, нужно вам об этом сказать, хотя мне и нелегко издалека кричать…
— Мама, успокойся, перестань волноваться, тебе вредно. Я сам скажу! — решился наконец сын. — Видите ли, так у нас все как‑то несуразно получилось, мама совсем не заботится о своем здоровье, а давно надо было обратиться к врачу, и в результате все произошло сразу — и мамина болезнь проявилась, и эту штуку мы обнаружили, то есть хуже некуда — и скорая помощь подъехала, и тут эта находка, все сразу, я совсем растерялся, не знал, за что хвататься, а потом, как подумал, испугался, что попаду в подозреваемые. Понятия не имею, откуда оно тут взялось…
