Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Но даже если мотивы голосования будут иными, нежели эгоистичное поведение, это не означает, что их реальный выбор не будет преследовать личную выгоду. Однако и у доводов в защиту личной выгоды есть свои ограничения. Во-первых, нет четкой взаимосвязи между личной выгодой, во всяком случае в ее узком понимании, и поведением избирателей. Большинство американских избирателей небогаты и никогда богатыми не станут. И все же с 1980-го года они не проявили особого интереса к увеличению налогов для богатых с тем, чтобы использовать дополнительные деньги на собственные нужды. Говоря более конкретно, в серии исследований, проведенных в 1980-х годах, Дональд Р. Киндер и Д. Родерик Кивит опросили избирателей и обнаружили, что нет связи между уровнем жизни избирателей и тем, за что они отдают свои голоса; на результаты выборов скорее влияла ситуация в экономике в целом. А вот еще более показательный факт: исследования политолога Дэвида Сирза продемонстрировали, что идеология — более надежное средство прогнозирования общественного мнения по различным вопросам, чем личная выгода. Например, консерваторы, не имеющие медицинской страховки, продолжали выступать против национальной программы медицинского страхования, а в это время либералы, имеющие страховку, поддерживали программу.
Ничто из вышесказанного не должно означать, что средний американский избиратель проводит некие глубокие исследования вопроса и серьезнейшим образом задумывается, прежде чем бросить в урну свой бюллетень. Далеко не так. Очевидно, люди будут опираться главным образом на свои локальные знания, принимая решение, — так же, как люди поступают на рынке. Но нет противоречия между тем, что человеческие суждения о вопросе или о кандидате формируются местными обстоятельствами и личной выгодой, и тем, что одновременно избиратели могут быть заинтересованы в выборе лучшего для всех (а не только для себя) кандидата.
3
Согласно опросу общественного мнения, проведенному Университетом шг. Мэриленд в 2002 году, американцы считают, что США должны тратить по доллару для помощи зарубежным странам на каждые три доллара оборонных затрат. (Я не очень-то в это верю, но так гласят результаты опроса.) В реальности США (имеющие самый низкий из всех развитых стран бюджет на зарубежную помощь) тратят доллар на помощь другим странам из 19 долларов расходов на оборону. И все же, когда вы спрашиваете американцев, не тратим ли мы слишком много денег на зарубежную помощь, в ответ вы традиционно слышите "да". Одна из причин этого, как свидетельствует другой опрос, проведенный тем же Университетом, в том, что американцы думают, будто США тратят 24% годового бюджета на зарубежную помощь. На самом деле этот показатель составляет менее одного процента.
И описанное явление далеко не единичное. Несложно найти свидетельства тому, как мало осведомлены американские избиратели. К примеру, в 2003 году один из опросов выявил, что половина респондентов не знала, сокращались ли налоги в предыдущие два года. Тридцать процентов американцев думали, что взносы на социальное и медицинское страхование были частью подоходного налога, а еще четверть опрошенных не могли точно ответить на этот вопрос. В разгар "холодной войны" половина американцев думала, что Советский Союз входит в НАТО. С учетом всего этого, есть ли вероятность, что американские избиратели сумеют сделать разумный политический выбор?
Что ж, возможно, и нет. Но дело в том, что это не основной вопрос, когда речь заходит о представительной демократии. В условиях представительной демократии главный вопрос таков: есть ли вероятность, что американцы изберут кандидата, способного принимать верные решения? С этой точки зрения, вероятность более чем реальна. Тот факт, что люди не знают, сколько тратят США на зарубежную помощь, — это не признак отсутствия мудрости. Эта признак недостатка осведомленности, что, в свою очередь, свидетельствует о недостатке интереса к политическим вопросам. Но суть представительной демократии в том, что она обеспечивает такое же разделение познавательного труда, какое действует во всем обществе. Политики могут специализироваться и получать знания, необходимые для принятия обоснованных решений, а граждане могут следить за ними, наблюдая, к чему приводят эти решения. Правда, что многие из этих решений останутся в тени, а другие будут неверно истолкованы. Но вот решения, которые будут действительно иметь конкретное влияние на жизнь людей, т.е. самые важные решения, не останутся незамеченными. Политики будут принимать верные решения, опасаясь конкуренции, ибо, если они ошибутся, наказание может последовать незамедлительно.
Автоматической реакцией на явные недостатки демократии будет предложение передать бразды управления технократической элите, способной принимать решения бесстрастно и в интересах общества. В некоторой степени нами, безусловно, уже правит технократическая элита, с учетом республиканской приверженности нашего правительства и влияния на политическую жизнь назначаемых официальных лиц (например, Дональда Рамсфельда или Колина Пауэлла). Но трудно утверждать, что большинство элит способны увидеть ситуацию в более широком смысле и разглядеть эфемерные общественные интересы. Довериться изолированной, неизбираемой элите, чтобы та принимала верные решения, — это неумная стратегия, учитывая то, что мы знаем о динамике малых групп, шаблонном мышлении и отсутствии разнородности.
В любом случае мысль о том, что правильный ответ на трудный вопрос, а именно "обратитесь к экспертам", предполагает, что эксперты соглашаются между собой по поводу ответа. Но они не достигают согласия, а даже если бы и достигли, сложно поверить, что общество проигнорирует их совет. Элита принадлежит партии и предана общему благу не более, чем средний избиратель. Что важнее, если вы сократите численность тех, кто принимает решения, вы также сократите вероятность, что окончательный ответ будет правильным. И наконец, большинство политических решений — это не просто решения о том, как сделать что-то. Это решения о том, как жить; это решения, сопряженные с ценностями, компромиссами и выбором того типа общества, в котором должны жить люди. Нет причин полагать, что эксперты способны принимать такие решения лучше, чем средний избиратель. Скажем, Томас Джефферсон полагал, что они справятся с этим хуже. "Задайте вопрос о морали земледельцу и профессору, — писал он, — и первый зачастую ответит на него лучше последнего, поскольку его не уведут в сторону надуманные правила".
Дело еще и в том, что демократия позволяет постоянно вживлять в систему то, что я упомянул в начале книги как "локальные знания". Политика — это в конечном счете влияние правительства на обычную жизнь граждан. В этом ключе представляется странной мысль о том, что лучший способ заниматься политикой — это как можно дальше отстраниться от людей. Точно так же, как здоровый рынок требует постоянного притока локальной информации, которую он получает на основе цен, здоровая демократия требует бесконечного притока информации, которую она получает на основе голосов избирателей. Как раз этой информацией и не обладают эксперты, поскольку она не является частью их мира. И это делает систему более разнообразной, чем она была бы в иных обстоятельствах. Как пишет об этом Ричард Познер: "Эксперты представляют собой отдельный общественный класс, с ценностями и воззрениями, которые весьма отличаются от ценностей и воззрений простых людей. Даже не утверждая, что "человек с улицы" наделен глубокой проницательностью, не всегда присущей эксперту, или что он не склонен к демагогии, мы, тем не менее, считаем отрадным фактом, что политическая власть поделена между экспертами и неэкспертами, а не стала монополией первых".
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
