Тут Бет огляделась по сторонам, словно испугалась, как бы ее не услышали. Потом притронулась ко рту и ладонью, и всеми четырьмя пальцами, точно проверяла, на месте ли он.
И заторопилась, почти побежала к выходу, сначала спиной вперед, глядя на него, а потом все-таки отвернулась.
Линкольн не помнил, как оказался у дома, но подниматься в квартиру ему не хотелось. Не хотелось разрушать волшебство. Он уселся прямо на ступеньках и стал вспоминать эти два часа. До него начало доходить: да, это Бет, да, это случилось…
«И что только у тебя в голове?» – спросила себя Бет.
Так что же у нее в голове? Линкольна она совсем не знала. Он тоже не знал ее. Почему ему хотелось ее поцеловать? Потому что она красивая. Но не только поэтому – она еще добрая. Но не только поэтому – она еще умная и смешная. Потому что он легко мог представить себе, как едет с ней на машине в далекое-далекое путешествие и ему ни капельки не скучно. Потому что, когда узнавал что-то новое и интересное или новое и смешное, то всегда думал, что сказала бы Бет, сколько присвоила бы звезд и почему.
Линкольн хорошо знал, почему хотел поцеловать ее. Почему все еще хотел. Он чувствовал ее на своих губах, на коленях. В голове плыл туман, что-то тихо жужжало по-пчелиному. Так же как целоваться с Сэм? Он уже почти и не помнил как – не хотел помнить. Если так же, то, значит, девяти лет ему не хватило, чтобы забыть ее.
Пока Линкольн работал в «Курьере», читал статьи Бет, думал о ней, он все-таки до конца не верил, что какая-то цепь событий, тропинка через время и место приведет его к этому.
Да. Бет. Да, это случилось.
А может быть… может быть, еще и не закончилось.
Линкольн вскочил на ноги и нашарил в кармане ключи от машины. Давно они расстались? Полчаса назад? Сорок пять минут? Значит, Бет еще должна быть в «Курьере». И больше не нужно сохранять почтительную дистанцию. Не нужно желать, сожалеть, грызть себя. Не нужно выказывать излишнюю почтительность. А может, когда Бет села рядом с ним, это и была почтительность, которая все изменила. Все!
Линкольн припарковался у редакции «Курьера», рядом с окном для загрузки. В очереди стояло грузовиков шесть, тихо урчали моторы, а грузчики забрасывали в кузова пачки свежего номера. Он вбежал в дверь гаража, обогнул стойку, где отмечались входящие, – охранник узнал его и кивнул – и бросился вверх по лестнице в отдел новостей, как будто там решалась его судьба, как будто подходил его последний срок. А если бы остановился, то вернулся бы к прежнему себе, попал бы в старую ловушку.
Чак поднял голову, когда Линкольн несся по редакторской. Линкольн кивнул прямо на бегу. Он увидел стол с видом на город – Бет не было. В отделе культуры, в самом конце комнаты, было темно, но Линкольн не останавливался и старался не вспоминать, как часто он ходил мимо этого стола, когда точно знал, что она ушла.
Она была там, говорила по телефону. Сидела в своей кабинке, а монитор освещал ее лицо, как свечкой.
– Нет, я знаю, – говорила она. Волосы были аккуратно забраны, очки она сняла. Бет до сих пор как будто не пришла в себя после страстных поцелуев. – Знаю, – говорила она, потирая лоб. – Слушай, этого никогда не будет…
Линкольн остановился рядом с ней, стараясь не дышать, как скаковая лошадь. Бет обернулась, увидела его и не договорила.
Линкольн растерялся, стоял, улыбаясь и покусывая губу.
– Спасибо, – произнесла она в трубку. – Знаю… Спасибо. Хорошо. – Потом положила трубку и изумленно уставилась на него. – Что ты здесь делаешь? – произнесла она наконец.
– Могу и уйти, – ответил он и сделал шаг назад.
– Нет! – вставая, возразила она. – Нет! Я…
– Я думал, нам нужно поговорить, – сказал он.
– Давай, – согласилась она.
– Давай, – кивнул Линкольн.
Их разделяли каких-то два фута и стена кабинки.
– А может, не нужно, – сказала Бет, складывая руки.
– Почему это?
– Потому что, мне кажется, если мы заговорим, то только все испортим. А вот если оставим все как есть, тогда, мне кажется, все будет как надо.
– Значит, как есть? – уточнил он.
– Ну конечно, – заторопилась она. – Можно встречаться в темных кинотеатрах… а если мне нужно будет что-то сообщить тебе, я напишу с чьей-нибудь электронной почты.
Линкольн отшатнулся, как будто она его ударила.
Бет сморщилась, закрыла глаза:
– Извини. Я же тебя предупреждала. У меня лучше писать получается, чем говорить.
«Знает она все, – подумал Линкольн. – Знает, какая я сволочь. Никакой не милый мальчик. Знает… А подсела все-таки!»
– Закончила? – спросил он.
– Стыдиться себя самой? Наверное, еще нет.
– С обзором.
– В общем и целом да.
– Тогда пошли.
Линкольн протянул ей руку и почувствовал себя победителем, когда Бет, немного помявшись, приняла ее. Он пошел из отдела новостей, прикидывая, куда бы можно ее сейчас повести. В «Курьере» не было никакого укромного романтического дворика. И балкончика. И кабинки в углу.
Остановились они только в комнате отдыха.
– Подожди, – сказала Бет, когда он открыл дверь. В комнате было темно. Столики убрали. Торговые автоматы пока стояли, светили и гудели, но в них ничего не было.
– Закрыли, – тихо сказала Бет. – Теперь комната отдыха внизу. Здесь будут специалисты по Интернету. – Она нервно посмотрела в сторону коридора, завела руку назад.
– Вот и отлично, – сказал Линкольн.
Он вошел в комнату, не закрывая за собой дверь. Бет посмотрела на него, поколебалась, но тоже вошла. Дверь со скрипом закрылась за ними. Линкольн остановился и подождал, чтобы глаза привыкли к свету из автомата, где продавали пепси. У стены, рядом с кофемашиной, было свободное место. Бет шла за ним – он не ожидал этого, – и они опустились на пол, глядя прямо друг на друга.
Линкольн хотел снова коснуться ее, взять за руку, но она натянула юбку на колени, а сверху положила сжатые в кулаки ладони. Раньше он никогда не замечал, как она была одета. Джинсовая юбка до колен, розовый кардиган, колготки в цветочек, высокие синие сапожки. «Похожа на закат солнца», – подумал он.
– Ну так что, говорим? – спросила она.
– Думаю, да, – ответил Линкольн.
Бет посмотрела на свои кулаки и начала:
– Даже не представляю, что сказать такого, чего ты еще не знаешь…
– Не надо, – ответил он. – Не так это.
– Как это – не так? – сердито возразила она.
– Извини, – ответил он.
– Не извиняйся, – отозвалась она, и голос ее дрогнул. – Ну пожалуйста! Я совсем, совсем, совсем не хочу, чтобы ты извинялся.
