Стеди вышел из лодки, поправил сутану и долго смотрел на меня. Наконец он указательным пальцем коснулся подбородка.
– Думаю, ты – моя самая большая неудача.
Даже через мои солнечные очки его одеяние сияло в лучах солнца.
– Что?
Стеди выпрямился.
– Я в этом уверен.
– С Кейти все в порядке?
Старик ткнул в меня дрожащим пальцем:
– Я почти всю жизнь ношу сутану, и я не смог на тебя подействовать.
– Я жив, не так ли?
Он сплюнул в воду.
– Я видел побелевшие от времени кости, куда более живые, чем ты.
– Я тоже рад вас видеть. Мы сегодня раздражительны, верно? Неужели только поэтому вы приплыли сюда в такое время дня?
Его глаза встретились с моими.
– Я из-за этого не сплю по ночам.
Я знал, что он говорит правду.
– Вы не можете спасти всех.
Его ответ был быстрым, хотя и неотрепетированным. Стеди все еще сердился.
– Я не пытаюсь спасти всех.
– Я думал, что успех и проигрыш как бы прилагаются к сутане. Ну, вы знаете, в чем-то выигрываешь, в чем-то проигрываешь.
Старик выбирал слова. В уголке его рта скопилась слюна.
– Мне, вероятно, следовало бы поблагодарить тебя.
– За что?
– За Кейти.
– Я не вернул вам Кейти. Она сама вернула вам Кейти.
Он пожал плечами:
– Возможно.
Стеди вытащил из кармана трубку, набил ее, зажег, раскурил. Когда он заговорил, из его рта вышел дым.
– Но еще остаешься ты.
Я промолчал.
Еще одна затяжка.
– Одевайся. Поедем, прогуляемся.
– Вы не хотите ловить рыбу?
– Я ловлю.
Это была наживка. Я не клюнул.
– Куда мы едем?
Стеди поднял бровь:
– Ты стал разборчивым?
Я принял душ, натянул джинсы, рубашку с длинными рукавами, воспользовался дезодорантом и сунул ступни в шлепанцы. Мы отправились на его лодке в Чоколоски. Там нас ждал церковный фургон. Стрелка показывала, что бак полон, раньше такого никогда не бывало.
Часом позже мы подъехали к пункту пропуска. Стеди остановился, заплатил доллар, и мы поехали по мосту Кард-Саунд. Я впервые проехал до конца моста. Я только поднялся по нему, но никогда не спускался. Я посмотрел на бетонную заплату на парапете. Грязная, тусклая, она сливалась со старым цементом, но тот, кто знал, что искать, ее бы заметил.
Мы проехали еще милю, свернули на дорогу с одной полосой. Мост был к северу от нас, Атлантика – на востоке. Вода с двух сторон. Стеди вел машину между деревьями, пока мы не выехали на асфальтированную парковку. Там он остановил фургон и вынул ключи из замка зажигания.
– Идем.
Я пошел за ним.
По мягкому песку мы дошли до края воды и до мемориала, который был построен вскоре после моей смерти. Спиралевидная черная масса из гранита с прожилками, размером с городской автобус, стоявший вертикально – или на бампере. В трещины были засунуты записки, вокруг стопками лежали памятные вещи и завернутые в целлофан книги. Из-за общей формы и из-за того, что здесь произошло, местные называли его «Гарпун Пита Хейна». Думаю, они решили, что Пит Хейн получил лучшее от пирата Пита. Может, и так. В любом случае, мне говорили, что это место популярно у туристов. На самом верху было выбито мое имя вместе с датами рождения и смерти. Ниже – названия всех моих книг.
Стеди сказал:
– Сядь.
Я сел.
Он встал передо мной.
– Закрой на минуту глаза.
– Что?
– Закрой глаза.
– Зачем?
– Потому что я так сказал.
Я закрыл глаза.
– Они закрыты?
– Да.
– Уверен?
– Абсолютно.
Я услышал шуршание ткани, ворчание, а потом ладонь Стеди ударила меня по лицу. Я стукнулся о гранит. Во рту появился вкус крови. Губа запульсировала и мгновенно распухла.
У Стеди дрожала нижняя губа, на глазах выступили слезы. Он ткнул в меня пальцем.
– Когда ты наконец перестанешь жалеть себя?
Я сплюнул – кровь на граните.
– Как насчет того, что нужно подставить другую щеку?
Он ударил меня снова.
Я понимал, что к этому шло, и успел увернуться.
– Я не жалею…
– Не лги мне.
– Я не лгу вам.
– Ладно. Значит, ты лжешь самому себе.
– Возможно, – мой тон изменился, – но я никогда не лгал вам.
Ему было больно думать обо мне. Я видел это. Его лицо приблизилось к моему. Теперь Стеди уже кричал:
– Тогда почему ты остаешься здесь?
Я тоже закричал:
– Потому что я боюсь!
– Чего?
Я похлопал себя по груди:
– Боли.
– Значит, ты трус.
Я встал, мой голос зазвучал громче.
– Я не хочу им быть.
Он снова ударил меня. Мой зуб порезал ему кожу на косточке пальца. Стеди завязал ранку носовым платком и сказал, не глядя на меня:
– Ты не единственный в этом мире, кто любил и потерял.
Я снова сел.
– Моя голова это понимает, мое сердце – нет.
Он заговорил сквозь стиснутые зубы:
– Я оставлю тебя в покое при одном условии.
– Говорите.
Старик сунул руку под сутану, достал пластиковый пакет и протянул его мне:
– Прочти это детям из крыла Уайета в больнице Ривер-сити.
Трясущимися руками я открыл пакет. Внутри оказались когда-то намокшие, но теперь совершенно сухие страницы моего шестого и последнего романа. Рукопись лежала рядом со мной на сиденье, когда я направил машину с моста. Сморщенные страницы были потертыми. Кто-то читал их, и не один раз.
– Они все время были у вас?
– Я ждал, пока ты сможешь снова прочесть их.
– Но как вы…?
– Когда я нашел тебя на берегу, ты крепко держал их. Так я узнал, кто ты такой. Ты был без сознания, поэтому я спрятал рукопись на лодке.
– То есть вы ее украли?
Он кивнул:
– В каком-то смысле да.
Пятьсот страниц никогда не были такими тяжелыми.
