Глава тридцать вторая. ЗАТМЕНИЕ
Ночь была долгой, но запомнилась она мне плохо. Несколько раз я почти приходил в себя, каждый раз обнаруживая нас в весьма пикантных позах, и каждый раз она называла меня «хорошим мальчиком» и я вырубался.
Сомнения и критический подход к жизни постепенно растворялись.
Утром я обнаружил ее спящей, а себя, как и положено, в ее ногах. Я готов был целовать их, но не хотел нарушить ее сон. Поэтому я целовал тени от ее стоп, лежащие на простыне.
Как я мог в этом сомневаться? Она не просто потенциальный кандидат, она уже богиня.
Само совершенство. Я напишу такую мифологию! Я сделаю все, что она скажет. Все, чтобы угодить своей госпоже.
Только надо подобрать своей госпоже другое имя. Более звучное, более красивое. Такое же совершенное, как и она сама.
Любовь.
Я назову ее Любовью, и мне поверят.
Она проснулась. Богиня проснулась. Мир заиграл новыми красками.
Улыбнулась мне. Я таял от счастья.
– Иди ко мне.
Глава тридцать третья. ОЛИМП
Гермес
Главная проблема на Олимпе – это папе на глаза не попасться. Конечно, все мы с возрастом лучше не становимся, но папа превратился в абсолютно невыносимого типа.
Никак не желает смириться с мыслью, что лишился своего могущества. Что никакой он больше не Дий Высокогремящий, не Зевс Громовержец, победитель титанов и вершитель судеб, а всего лишь обычный пенсионер Зевс Кронович Уранид.
Все на несправедливость жизненную жалуется, на неблагодарность смертную. Бог, жалующийся на несправедливость, – грустное зрелище.
Был ли он сам справедливым, когда правил? Конечно нет. О справедливости обычно слабые думают. Сильным справедливость до лампочки. Хоть и нельзя плохо о родителях говорить, но при власти был он тиран, деспот и самодур.
Любит поймать кого-нибудь из знакомых, припереть его к стенке и долго, с подробностями, смакуя удовольствие, рассказывать, что бы он сделал со смертными, дай ему сейчас в руки его молнии.
Не может он понять, что повезло ему. Что жив он до сих пор, а сколько богов без следа сгинуло?
Олимп в сознании смертных до сих пор с богами ассоциируется. Поэтому тут для нас климат самый благоприятный. Сначала только мы, греки, здесь жили, потом и других пускать стали. Устроили нечто вроде санатория. Нам, отставникам, как правило, делить нечего.
Даже действующие иногда заходят. Поговорить, совета спросить, успехами похвастаться. Ничего, все пройдет. Все мы здесь будем.
Если повезет, опять же.
Валялся я в своих апартаментах, нектаром да коньяком отпаивался, раны залечивал. Афродита приходила, послал подальше. Арес приходил, винца попить предлагал, но пить в компании не хотелось, тоже послал.
Локки заходил, ветеран Рагнарека. Единственный, кто из всего скандинавского пантеона выжить умудрился, а как он умудрился, мифы о том умалчивают. Я тоже не спрашивал, нетактично. Приятный парень в целом, только шутки у него странные. Поболтали, анекдоты рассказывали. Потом он смекнул, что мне не до него, и тоже отвалил.
Потом Амур в окошко залетел, поганец крылатый. Верткий, как муха. Выгнать его нет никакой возможности.
– Слышь, Психопомп, – говорит, – чего-то ты какой-то невеселый. Может, стрелой пониже спины тебя подбодрить?
– Лети отсюда, пока я твой лук тебе в ухо не засунул.
– Кадуцей короток. О, вижу, ты опять его поломал. Не дается тебе бейсбол, Гермий, ох, не дается.
– А ты, случаем, не по делу летел?
– По делу.
– Вот и лети.
– А у меня к тебе дело. Пришли к тебе, спуститься просят.
– Кто?
– Сюрприз.
Вот уж действительно сюрприз. Кто, как вы думаете, меня во внутреннем дворике ожидал? Ни за что не догадаетесь.
Красный собственной персоной.
– Здравствуй, – говорит.
– Между прочим, согласно неписаным правилам Олимп считается нейтральной территорией, и приносить сюда свои разборки не рекомендуется.
– Да я не драться пришел. Я наоборот, извиниться хочу. Понимаешь, выяснилось ведь, что на той территории мне уже делать нечего. А тебе там никогда ничего не светило. Так что нечего нам делить.
– Нечего.
– Так ты это… Извини, ладно? Погорячился я немного.
– Ладно, – говорю, – бывает. Сам не идеальный.
Пожали мы друг другу руки.
– Дяде привет передавай. Скажи, не со зла я во владения его вторгался, для пользы дела.
– Передам.
– Странный ты парень, Гермес, – говорит он. – Даже для такого древнего бога, как ты. Никак я тебя понять не могу. Так за того парня рубился, словно он пророк какой-нибудь. А он в тебя, между прочим, и не верит.
– Жертвы приносит, иногда.
– Но не верит же.
– Не верит.
– Тогда почему ты так его защищал?
– А тебе это знать надо?
– Очень хочется.
