Ощутив головокружение, Гай почувствовал, как запылали вдруг его щеки.
– Простите, мне дурно. Лучше я пойду… Не хочу отплатить вам за ваше добро, принеся болезнь к вашему очагу. – Комната поплыла у него перед глазами.
– Мистер Вест, вам надо лечь. В вашей миссии нет никакой спешки. Идемте, мы дадим вам покой, вы должны отдохнуть – не как животное в сарае, а как человек, которому необходимы чистая одежда и врачебный уход. Думаю, вы проделали долгий путь, прежде чем жизнь довела вас до такого состояния. Божественное Провидение привело вас к нашему порогу, мы должны следовать тому, что указано свыше.
Гай провалялся в кровати несколько дней, вздрагивал, беспокойно ворочался, звал Энгуса, обливался потом; стоило ему приподняться, как деревянные балки на потолке начинали кружиться и вертеться перед глазами. Кто-то протирал ему губкой лицо, руки, ноги, заставлял его пить маленькими глоточками теплый свежезаваренный чай – и все это без единого слова и неизменно деликатно, возвращая ему достоинство, о котором он успел позабыть.
Старая его одежда висела на крючке, но мало-помалу ее сменили чистая простая рубаха, штаны и халат. И наконец в один прекрасный день он вдруг сел и понял, что страшно голоден, в голове прояснилось, а грудь больше не сжимают стальные канаты.
В комнату вошли дети и принялись разглядывать его: близнецы Мелинда и Мэри, Симеон и маленький Менно. За ними показался высокий человек с острой бородкой, в шляпе и черном сюртуке.
– Пастор Фризен пришел навестить нас. Мы рассказали ему о твоем путешествии. У него для тебя хорошие новости.
– Вы отыскали моих Йодеров? – быстро спросил Гай.
– Да, они живут на ферме в нескольких милях в стороне от дороги. Я просто прежде хотел проверить, что сын Ицхака именно твой Захариас. Его дочь Роза Шэрон и его жена Мириам Циммерман подтвердили это. Ты мог бы бродить здесь годами и никогда не нашел бы их.
Откинувшись назад, Гай облегченно вздохнул: все-таки он выполнил взятое на себя обязательство.
– У меня письмо для них… Вы не могли бы его передать? – и он показал на конверт.
– Нет, Господь заставил тебя проделать такой долгий путь. Ты сам должен передать письмо ему в руки. Конечно же, ему захочется тебя расспросить.
– Вы сказали ему, что я шел к ним? – «Мое печальное известие уже долетело до него?» – пронеслось в голове.
– Нет, только передал, чтобы ждал гостя издалека. Новости по нашей общине разносятся быстро. Не так часто к нам заглядывают англичане из Англии, – отвечал пастор, подмигнув. – У Господа на тебя свои планы. Так что набирайся сил, не спеши. А Ицхак с добрым сердцем будет ждать, когда ты придешь.
Гай пожал ему руку, почему-то успокоенный этими словами. Может быть, они тут и простые люди, но у них великое сердце, они вернули его к жизни, воистину воскресили из мертвых. Нет ничего плохого в том, что он немного отдохнет здесь, а потом найдет способ отплатить им за доброе отношение. Впервые за многие годы он почувствовал, что сквозь толщу окаменелости пробивается он прежний – или, быть может, новый… Гай Кантрелл умер и погребен, зато Чарльз Вест только что появился на свет.
* * *
Сельма проснулась под мягкий перестук колес. Вот уже несколько дней они в поезде, один за другим пересекают штаты Среднего Запада, направляясь все дальше на запад. Уютно устроились в своем маленьком спальном купе, а обедают в вагоне-ресторане, любуясь проплывающим пейзажем на специальной смотровой площадке с большим окном.
Как же ей описать матери все чудеса этого удивительного путешествия? Она отправила открытки из Нью-Йорка и Чикаго, а теперь сочиняла письмо с рассказом о семье Грюнвальдов, которая встретит их в Лос-Анджелесе.
Лайза вела дневник, в специальном альбоме для зарисовок делала наброски горных вершин, ущелий и равнин за окном, возбужденно тарахтела, завидев водоем или устье реки. Сельму же просто распирало от гордости, что ей довелось пережить такое!
Чем больше она наблюдала за этой страной, тем больше удивлялась ее дикой свободе и простору, поражалась величию Скалистых гор. За каждым поворотом открывался новый вид, реки были шириной с море. Попутчики ничуть не меньше наслаждались поездкой, особенно один молодой шотландец, любезно развлекавший их вечерами.
Звали его Джеймс Барр, было ему двадцать шесть лет, и ехал он в Лос-Анджелес, надеясь найти работу в кинобизнесе. Прежде он играл в театре в Глазго, а потом воевал. Разговаривал он с очень забавным акцентом, у него были медно-рыжие волосы и каштановые глаза.
Лайза называла его их ангелом-хранителем. Он довольно посредственно играл в карты, зато пел грустные народные песни, наигрывая мелодию на маленькой смешной дудочке. Он явно искал их общества, а когда узнал, что Лайза приходится племянницей Корнелиусу Грюнвальду, стал смотреть на них с особым почтением.
Сельма чувствовала, он выделяет их среди прочих, и ее особенно, расспрашивал ее о жизни в Брэдфорде, о том, как вышло, что они оказались вдвоем в этом замечательном путешествии.
Он прожил какое-то время в Нью-Йорке, пытался устроиться в театр, но потом решил перебраться на запад. Каждый вечер Сельма ловила себя на том, что ей хочется увидеть его красивое лицо – и тщательно проверяла, что ее платье нигде не помялось, чулки не перекручены, а волосы уложены изящной волной.
– Гляди, он тобой увлечен! – дразнила ее Лайза. – Будешь с ним целоваться?
– Не болтай ерунды! Мы едва знакомы! – вспыхнула Сельма.
– Ты нравишься ему, он украдкой только на тебя и смотрит.
– Нет, тебе показалось.
– А мне кажется, он такой красивый… И играл в «Гамлете», и еще в той пьесе с шотландским названием.
– Что ж тут удивительного, он же шотландец.
– Плохо называть пьесу «Макбет», не к добру, – прошептала Лайза.
– Прости, я не знаю, о чем ты. Я ведь не ходила в театры, – ответила Сельма, пристыженная. Какое невежество! – Нам это не позволялось.
– Какая ты смешная. Как можно не желать увидеть настоящий спектакль в настоящем театре? Мы с папочкой ходили каждую неделю. – Она замолчала. Больше она никогда не увидит отца.
– Но это же все лишь выдумка, – мягко произнесла Сельма. – Не по-настоящему.
– Но рассказывает о настоящей жизни… Высвечивает ее так, что мы лучше понимаем что-то в нашей собственной жизни. «Подносит зеркало нам к лицу», как говорил мой учитель драмы.
– Какую же ерунду ты болтаешь!
– И вовсе нет! Спроси Джеймса. Я прежде никогда не встречала настоящего актера. Мы обязательно должны будем сходить на его спектакль. Ты поймешь тогда, что это такое.
Неужели в этом странном путешествии через континент ее сердце решилось раскрыться? Возможно ли такое? Когда она смотрела на Джеймса, видела эти темные глаза, сердце начинало биться чаще. Боже, у них же нет ничего общего! Он болтал о людях и местах, о которых она даже не слышала прежде, и она наслаждалась каждым мгновением, что они проводили вместе. Как же давно она не испытывала к себе такого внимания!
