Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
Тридцатого января, когда советские войска наконец окружили штаб Паулюса, который тот устроил в универмаге на площади Павших Борцов, Герхард Хинденланг, командир батальона, получил радиосообщение с новостями о повышении. Хинденлангу приказали передать Паулюсу эту весть и сводку, полученную от разведки, согласно которой Красная Армия вот-вот должна была сломить остатки немецкого сопротивления: «Я вошел в штаб и сообщил генералу, что услышал по радио о присвоении ему звания фельдмаршала. Также я вынужден был сказать ему, что он должен объявить о сдаче, потому что русские окружили универмаг (где располагался его командный пункт), и что дальнейшее сопротивление бесполезно. Он ответил мне примерно следующее: “Хинденланг, я – самый молодой фельдмаршал вермахта, и теперь меня ждет судьба военнопленного”. Я был поражен, его слова потрясли меня до глубины души, и он, заметив удивление на моем лице, спросил: “Вам самоубийство кажется лучшим выходом?”, на что я ответил: “Фельдмаршал, я поведу людей в бой и не оставлю их до последнего момента. Я стану военнопленным, если потребуется, но у вас нет больше армии”. Он покачал головой: “Хинденланг, я – христианин. Я отказываюсь накладывать на себя руки”».
На следующий день Паулюса взяли в плен. До нашего времени дошел протокол экстренного совещания у Гитлера от 1 февраля 1943 года. Разъяренный фюрер пришел в замешательство, узнав новости с фронта. «Больше всего мне жаль того, – сказал он, – что героизм стольких солдат перечеркнула слабость одного человека… Что есть жизнь?.. Мы все когда-нибудь умрем. Но благодаря смерти одного будет жить целая нация. Как можно бояться момента освобождения от оков этой юдоли печали, когда чувство долга велит ему предстать перед лицом смерти!» Позднее, на том же собрании, Гитлер не раз повторял, как он жалеет о том, что наделил этого человека такой властью: «Больше всего лично я жалею о том, что не сдержался и повысил его до звания фельдмаршала… Это был последний фельдмаршал в этой войне. Цыплят по осени считают… Не понимаю… Он мог освободиться от оков этой юдоли слез, кануть в вечность, остаться вечно живым в памяти нации – а выбрал Москву. Как он вообще мог на такое решиться? Безумец». Судя по этому протоколу, фюрера гораздо больше поразили действия Паулюса, чем поражение в битве за Сталинград4.
Гюнтеру фон Белову, который служил при Паулюсе начальником оперативного управления и отправился в плен вместе с ним, отказ фельдмаршала от самоубийства кажется вполне объяснимым. «Он [Паулюс] говорил: “Как живой человек и, прежде всего, христианин, я не могу лишить себя жизни”. Я и сам в этом вопросе придерживался того же мнения… Это – не трусость. Мы выполняли свой воинский долг и выбрали плен вместе со своими солдатами. Самоубийство – вот удел настоящих трусов, вот во что я искренне верю».
Однако Иоахим Штемпель тут же опровергает слова фон Белова о том, что Паулюс не пошел на самоубийство лишь потому, что предпочел отправиться в плен вместе со своими солдатами: «Это, должно быть, шутка, потому что генерал и минуты не провел со своими войсками: его в московский Генеральный штаб везли в отапливаемом скором поезде, где на полке было чистое постельное белье, а на окнах занавески». Паулюса везли отдельно от его людей, это подтверждают фотографии, запечатлевшие довольно комфортные условия содержания фельдмаршала в плену. Эти снимки до сих пор хранятся в российской службе безопасности. Он жил если не в роскоши, то по меньшей мере значительно лучше, чем его подчиненные, которых ждали ужасы советских лагерей. Под Сталинградом в плен попали более девяноста тысяч немецких солдат; из них погибло девяносто пять процентов рядовых солдат, пятьдесят пять процентов младших офицеров и всего пять процентов старших офицеров5.
«Я был разочарован, – вспоминает Иоахим Штемпель свои чувства, когда услышал весть о том, что Паулюс сдался в плен. – Мне больше не во что было верить. Ведь теперь я знал: слово генерала ничего не стоит». И действительно, Штемпель своими ушами слышал, как в разговоре с его отцом Паулюс прямо призывал старших офицеров совершить самоубийство. «Если бы отец только мог заподозрить ложь в его словах, он бы явно задумался: если уж сам главнокомандующий Паулюс планирует сдаться, то почему бы и мне, командиру дивизии, не последовать его примеру?»
В то время как Паулюса везли в Москву, где-то в Сталинграде Валентина Крутова вместе со своими братом и маленькой сестричкой лежали без сил на койке – на тот момент они уже слишком ослабли, чтобы хотя бы попытаться добыть себе что-нибудь из пропитания: «Мы с братом лежали по краям, а сестра устроилась между нами. Мы думали только о том, где взять еду. Мы умирали от голода. До сих пор не верю в то, что мы пережили то время… Мы просто лежали на кровати целый день, не произнося ни слова, сжимая друг друга в объятиях. Пытались согреть нашу сестричку. Мы поворачивались на бок и тесно прижимались к ней, пытаясь передать ей хоть крупицу тепла своих тел». Но вдруг они услышали стук в дверь: «Мы услышали, как кто-то крикнул снаружи (по-русски): “Зачем стучите? Вдруг там немцы, они же нас застрелят. Бросайте гранату”. Но один солдат открыл, наконец, дверь и стал осматриваться по сторонам – нас совсем не было видно. И мы закричали: “Не убивайте нас! Мы – русские!”. Солдат остановил своих: “Здесь дети”. Когда они вошли и увидели нас, то не смогли сдержать слез».
Для Красной Армии победа в Сталинграде была не просто военным триумфом: она вдохнула в советских бойцов веру в победу. «В тот день я поднял тост за победу, – вспоминает Сурен Мирзоян, – и сказал себе, что после Сталинграда я больше ничего не боюсь». Анатолий Мережко после этой победы почувствовал нечто необыкновенное: «Я поверил, что не погибну на этой войне. Когда я увидел, как немцы сдаются, и понял, что пережил Сталинград, то почувствовал, что доживу и до победы. Я истово верил в нее и в то, что сумею выжить».
Но Сталинград был не единственным решающим моментом в ходе войны на Восточном фронте, как некоторые утверждают сегодня. Немцы не сдались после этого поражения, и упорное сопротивление 6-й армии позволило немецкому командованию безопасно вывести группу армий «А» из Калмыцких степей и с Кавказа на юг, спасая ее тем самым от участи пожертвовавших собой соратников. Но это нисколько не умаляет значения поражения вермахта под Сталинградом. Никогда больше немцам не пришлось оказаться снова на берегу Волги.
В то время как на фронте разворачивались эти драматичные события, в сотнях миль от мест боевых действий нацисты совершали страшное преступление без срока давности – тотальное истребление евреев.
Глава 8
Дорога в Треблинку
Изображения аушвица (освенцима) принадлежат к числу наиболее легко узнаваемых на нашей планете: бесконечные ряды бараков, истощенные люди-скелеты пристально глядят на нас с кадров старых кинохроник. Об Освенциме существуют фильмы и фотографии потому, что Освенцим – это и трудовой лагерь, и центр истребления, а это тоже в некоторой мере объясняет, почему из него вышло на свободу большее количество узников, чем из других лагерей. Но Освенцим, хотя и страшное место, все же не является самым типичным примером созданного нацистами кошмара. Нацисты создавали и другого типа кошмарные лагеря, которые были только фабриками смерти, предназначенными исключительно для того, чтобы умерщвлять. Эти лагеря, устроенные вдалеке от исконно немецких территорий, выполнили свое зловещее предназначение и перед окончанием войны были ликвидированы и снесены, чтобы скрыть следы чудовищных преступлений. Вот таким местом и была Треблинка. Посети вы в наши дни то место в польской глубинке, где находился лагерь Треблинка, то ничего бы, кроме леса, не увидели и ничего бы, кроме щебета птиц, не услышали. И все же вы бы стояли на месте, которое знаменует собой величайшие подлость и варварство, ниже которых человек не опускался еще никогда. На мемориальном камне, на месте, где когда-то начиналась ограда лагеря, написано: «Никогда больше». Но там не хватает слова, которое пылало бы днем и ночью: «Помните».
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
