— Двенадцать тысяч долларов? Он что, расшит золотом?
— Шелк, натуральная шерсть, кашемир, — перечисляет Беллини. Кажется, она здесь уже побывала.
— Не то что в моем свитере. — Я ощупываю свою «мериносовую смесь».
— А еще — все швы полностью скрыты, так что ты не проснешься с полосатой физиономией. А в нашем возрасте это важно, — назидает Беллини и добавляет: — На таком спит королева Елизавета.
— Королева Елизавета? — скептически уточняю я. — Ее трудно назвать кумиром молодежи. А на чем спит Николь Кидман?
— На ботоксе, — с ухмылкой отзывается Беллини.
Я осторожно присаживаюсь на королевское ложе.
— Фирма «Дуксиана»? — По радио я как-то слышала, что это якобы самая удобная в мире постель.
Беллини плюхается рядом — о чудо, матрас даже не колыхнулся!
— «Гипнос». «Дуксиана» устарела, — говорит Беллини; судя по ее насмешливому тону, некогда превозносимая марка значительно сдала свои позиции. Поспать можно, но это вам не «номер люкс». — На матрасе от «Гипнос» спит Лучано Паваротти. И Владимир Путин.
— Эти новые русские. — Я качаю головой. — Когда видишь кровать за двенадцать тысяч долларов, то начинаешь жалеть о падении коммунизма.
Беллини смеется и говорит:
— Честное слово, хороший матрас стоит любых денег. Люди проводят треть жизни в постели.
— Ты — половину, — дразню я ее.
— Да, если неделя удачная! — подмигивает мне Беллини.
Я ложусь на спину, пытаясь решить, в самом ли деле эта претенциозная мешанина из набивки и поддерживающих пружин может улучшить качество жизни. Кто-то говорил мне, что, посидев пять минут на матрасе в магазине, вы никогда не поймете, каково вам будет лежать на нем каждую ночь в течение многих лет. То же самое можно сказать и о мужчинах.
— Лучше прибереги деньги и купи себе массажер для ног и коробку успокаивающего чая с ромашкой, — советую я Беллини.
— Ага, и вибратор, — добавляет та. Она еще более практична, чем я могла предположить.
Я фыркаю в подушку и думаю, не поделиться ли с подругой новоприобретенной мудростью, что отпущенное нам нужно использовать по максимуму. Но с другой стороны, стремление — это тоже неплохо. Особенно если оно относится к хорошей кровати и человеку, с которым ее можно разделить.
Беллини тоже опускается на подушки.
— О чем думаешь, Хэлли? После того, что ты испытала, ты по-прежнему полагаешь, что брак — это хорошая идея?
— Ты имеешь в виду мой развод?
Я понимаю, что до сих пор не произносила этого слова вслух. Очень странно слышать его из собственных уст.
— Я никогда не предполагала, что мой брак будет расторгнут. Когда я сказала «да» у алтаря, то думала, что это навеки. Сейчас, раньше и потом. Но жизнь делает неожиданные виражи. Никогда нельзя предсказать, что будет, — не важно, какие усилия ты к этому прикладываешь.
— Все неизвестное так мучительно, — говорит Беллини. — Если из моего бармена получится второй Мэтт Дэймон, как ты думаешь, я буду жалеть, что не вышла за него?
— Ты всегда хотела пройти по красной дорожке. А если все, чего он достигнет, — это звание «Бармен месяца»?
— Я по-прежнему буду им гордиться, — преданно отзывается Беллини. — Наверное, если бы он был знаменитостью, я бы в него не влюбилась. Я хочу сказать, ты ведь не захотела выйти замуж за Эрика, даже когда узнала, что он такой богач.
— Я захотела такую же квартиру.
— Ну, частная собственность всегда была мощным стимулом к заключению брака. Твоя честность тебе помешала, и пусть это будет на твоей совести.
— Ты права. И как это я могла поставить любовь превыше апартаментов с четырьмя спальнями и видом на Центральный парк?
— Потому что ты — это ты. — Беллини улыбается. — Может быть, мне не следовало бы говорить этого сейчас, когда мы лежим здесь бок о бок на матрасе, но дружба с тобой для меня важнее какого-то заурядного мужчины.
— Спасибо, — отзываюсь я. — Но предупреждаю, что я не умею рубить дрова и убивать пауков.
— Все в порядке. По крайней мере ты не забываешь спускать воду.
Эмили звонит мне и перечисляет, какие лекции она будет посещать во втором семестре. Я внимательно выслушиваю ее и понимаю, что в этом списке явно недостает литературы, истории и искусства.
— Подожди. Теория игры, макроэкономика, финансовый рынок и спецсеминар, касающийся торговли рисом в Китае? — спрашиваю я, разглядывая пометки, которые набросала во время ее «доклада». — А разве китайцы не едят, как прежде, рис три раза в день?
— Вот именно. Дело в том, что нужно расширить рынок.
— Но ведь тебе же так нравились сестры Бронте.
— Сейчас эра нового феминизма, мама. Больше никаких теорий. Надо позаботиться о себе и создать собственное гнездышко. Большинство женщин заканчивают жизнь в одиночестве. Посмотри на себя.
— Да, посмотри на меня. Я, знаешь ли, не сижу в депрессии и не ем кошачий корм.
— Я знаю, ма. У тебя в кабинете всегда припрятан гамбургер с тунцом. — Эмили драматически вздыхает. — Но если я буду специализироваться по экономике, я должна быть готова ко всему, что принесет мне жизнь.
— Жизнь принесет тебе уйму замечательных вещей. В моей жизни их было много, — отвечаю я и тут же добавляю: — И я надеюсь, что их запас еще не исчерпан.
Эмили молчит.
— Мама, я должна сказать тебе правду. Эвахи, подружка Артура, гостила в Нью-Йорке и случайно встретила папу. У него было свидание.
Я ощущаю лишь легкий укол. Трудно сказать, что Эмили открыла мне глаза.
— Детка, ничего страшного. Мы с папой больше не вместе.
В тот день, когда мы с Биллом пошли за покупками и я услышала, как он разговаривает по телефону со своей очередной пассией, я поняла, что все кончено навсегда.
— Мама, он оказался таким подлецом. Я просто с ума схожу, когда думаю о том, что он продолжает причинять тебе боль.
— Нет. Я перестала страдать из-за тех вещей, которые мне неподвластны.
Хм-м… даже у Дика я чему-то научилась!
— Ты ненавидишь его?
Я ненадолго задумываюсь.
— Нет. И ты не должна. Папа тебя любит. Помнишь, что он всегда говорил?
— Что в его глазах я прекраснее всех звезд Млечного Пути.
Я улыбаюсь, вспомнив, как Билл читал Эмили на ночь сказки, когда она была маленькой. А потом крепко обнимал ее и говорил, что вселенная огромна, но его любовь к ней наполняет все мироздание. Как я могу ненавидеть такого мужчину?
— Семья может распасться, но она не перестает быть семьей, — объясняю я.
— Да, я понимаю.
