— А разве Уолтер не сможет за ним присмотреть?
Я закрываю глаза и прислоняюсь к ней лбом.
— Все не так просто.
— А в чем дело?
— Вчера меня вызывал Дядюшка Эл. Заставлял убедить тебя вернуться к Августу. И даже угрожал.
— Само собой. Это же Дядюшка Эл.
— Да нет, он угрожал сбросить с поезда Уолтера и Верблюда.
— Ну, это все пустые разговоры. Не обращай внимания. Он в жизни никого не сбрасывал.
— Кто тебе такое сказал? Август? Дядюшка Эл?
Она ошарашено поднимает на меня глаза.
— Помнишь, в Давенпорте к нам нагрянуло железнодорожное начальство? — продолжаю я. — Так вот, той ночью в Передовом отряде недосчитались шести рабочих.
— Я думала, это просто кто-то хотел вставить палки в колеса Дядюшке Элу.
— Нет, они приходили потому, что с нашего поезда сбросили с полдюжины человек. Среди которых должен был быть и Верблюд.
Потаращившись на меня еще немного, она прячет лицо в ладони.
— Боже мой. Боже мой. Ну я и дура.
— Что ты! Вовсе не дура. Просто разве можно вообразить себе такое зло? — говорю я, заключая ее в объятия.
Она прижимается лицом к моей груди.
— Ох, Якоб… что же нам делать?
— Не знаю, — отвечаю я, гладя ее по голове. — Что-нибудь придумаем. Но пока нам нужно вести себя очень, очень осторожно.
Обратно мы возвращаемся порознь и тайком. Когда до ярмарочной площади остается около квартала, я отдаю Марлене чемодан и смотрю, как она пересекает площадь и исчезает в костюмерном шатре. Поболтавшись неподалеку еще некоторое время: на случай, если там окажется Август, и убедившись, что все в порядке, я возвращаюсь в вагон для лошадей.
— А вот и наш герой-любовник, — встречает меня Уолтер. Он как раз придвигает к стене сундуки, пряча Верблюда. Старик лежит, закрыв глаза и открыв рот, и храпит. Должно быть, Уолтер его снова напоил.
— Брось, Уолтер, больше не нужно, — говорю я.
Он выпрямляется.
— Не нужно — что?
— Прятать Верблюда.
— Да о чем это ты, черт возьми? — набрасывается на меня он.
Я опускаюсь на свою постель. Ко мне тут же подскакивает, виляя хвостом, Дамка. Я чешу ее за ушами, а она обнюхивает меня с ног до головы.
— Якоб, в чем дело?
Когда я рассказываю ему обо всем, выражение потрясения на его лице сменяется неприкрытым страхам и недоверием.
— Ну ты и сволочь, — говорит он, когда я умолкаю.
— Уолтер, прошу тебя…
— Итак, ты собираешься слинять в Провиденсе. Премного тебе признателен, что ты согласен ждать так долго.
— Это из-за Верблю…
— Понятное дело, что из-за Верблюда, — кричит он и ударяет себя кулаком в грудь. — А обо мне ты подумал?
Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова.
— Ну да, чего ж от тебя еще ожидать, — саркастически завершает он.
— А давай с нами! — выпаливаю я.
— О да, очень мило. Лишь мы втроем, никого лишнего. Но даже если и так, то куда нам прикажешь податься?
— Справимся в «Биллборде», где есть работа.
— Да нигде! Цирки прогорают по всей этой проклятой стране! Люди голодают. Голодают! И это в Соединенных Штатах Америки!
— Ну, что-нибудь где-нибудь да найдем.
— Черта с два, — качает головой он. — Ох, Якоб. Надеюсь, она того стоит — больше мне и сказать-то нечего.
Я ухожу в зверинец, постоянно поглядывая по сторонам, не попадется ли где Август. Его там нет, но среди рабочих зверинца растет напряжение.
Днем меня вновь вызывают к Дядюшке Элу.
— Садись! — говорит он, едва я вхожу, и указывает на стул напротив себя.
Я сажусь.
Он откидывается в кресле, крутя ус, и прищуривается.
— Ну что, есть чем похвастаться?
— Пока нет. Но думаю, что она согласится.
Глаза у него расширяются, и он даже перестает крутить ус.
— Что, правда?
— Не сразу, конечно. Пока она сердится.
— Конечно-конечно, — с горящими глазами наклоняется ко мне он. — Но ты правда думаешь?… — он не заканчивает вопроса, однако в голосе явно слышится надежда.
Я глубоко вздыхаю и откидываюсь на спинку стула, закинув ногу на ногу.
— Если двоим назначено быть вместе, они будут вместе. От судьбы не уйдешь.
Дядюшка Эл пристально смотрит мне прямо в глаза, а на губах у него намечается улыбка. Подняв руку, он щелкает пальцами.
— Бренди для Якоба! — приказывает он. — И для меня тоже.
Миг спустя у нас в руках оказывается по большому бокалу.
— А скажи мне тогда, как долго, по-твоему… — начинает он, обмахиваясь рукой.
— По-моему, ей хочется показать характер.
— Конечно-конечно, — подается вперед он, сверкая глазами. — Конечно. Я все понимаю.
— Кроме того, ей важно чувствовать, что мы на ее, а не на его стороне. Вы же знаете женщин. Вот покажется ей, что мы не сочувствуем — и будет только хуже.
— Конечно, — отвечает он, одновременно кивая и покачивая головой, так, что она почти описывает круг. — О чем речь! И что, по-твоему, нам нужно делать?
— Ну, понятное дело, Августу следует держаться на расстоянии. Не исключено, что тогда она начнет по нему скучать. Может, стоит даже сделать вид, что ему она больше не нужна — женщины в этом плане вообще странные. И она ни в коем случае не должна догадаться, что мы пытаемся свести их снова. Важно, чтобы она думала, будто ей самой захотелось вернуться.
— Ммшш, ну да, — задумчиво кивает он. — Разумно. А сколько времени, по-твоему…
— Думаю, неделя-другая.
Он перестает кивать и широко распахивает глаза:
— Так долго?
— Я могу попытаться ускорить дело, но велик риск, что получится строго наоборот. Вы же знаете женщин, — пожимаю плечами я. — То им нужно две недели, а то и дня достаточно. Но если она почувствует, что на нее давят, то будет сопротивляться, лишь бы показать характер.
— Да, верно, — отвечает Дядюшка Эл, поднося к губам палец, и глядит на меня долгим и пристальным взглядом. — А вот скажи, чего это ты вдруг переменил свое вчерашнее решение?
Я поднимаю бокал и закручиваю бренди, не отрывая взгляда от точки, где начинается ножка.
— Скажем так, я вдруг увидел все совершенно иными глазами.
Он сощуривается.
— За Августа и Марлену! — провозглашаю я, вознося бокал. Бренди плещется о стенки.
