Улучив подходящий момент, графиня проскользнула мимо билетера и стремглав побежала вверх по крутой лестнице, ведущей к верхнему ярусу. Громкий голос осыпал ее проклятиями, однако Анна Мария одним прыжком преодолела несколько ступеней, Как быстро и ловко можно двигаться в таких штанах! Ей хотелось еще раз быстро сбежать вниз и снова взобраться вверх по лестнице. Опьяненная свободой движений, она за была об осторожности. Нужно быть повнимательнее. Это приключение доставило ей огромное удовольствие: Анна Мария даже и не догадывалась, как забавно будет переодеться в мужское платье!
На верхнем ярусе уже собралась толпа. Торговцы прокладывали себе путь сквозь тесно стоявшие группки людей и предлагали пиво, крендели и вино. Видимо, некоторые зрители были уже навеселе и снова и снова заводили какие-то песни. Остальные присоединялись к пению, как будто для сегодняшнего вечера было необходимо особое настроение. Анна Мария пробралась к выступу и схватилась за металлические прутья. Ложи тоже были давно заняты. Внизу, в партере, взад и вперед ходили франты, разодетые в пух и прах, пытаясь обратить на себя внимание дам, сидевших в ложах. В центральной ложе Анна Мария заметила Бондини, директора театра. Он разговаривал с Констанцией. Синьор Джакомо стоял рядом с ними и слушал Йозефу Душек, которая в этот момент указывала на потолок. Анне Марии пришлось отвернуться, чтобы ее никто не узнал. Однако ей не стоило беспокоиться, потому что ее никто не заметил. Эта одежда делала графиню неузнаваемой. Даже торговцы подходили к ней, словно она действительно была мужчиной. Может, заказать кружку пива и крендель всего одним жестом, как это делают другие? Нет, нельзя рисковать, хотя графиня была не прочь испробовать такие мужские движения.
Снизу, из партера, доносился громкий шепот. Анна Мария наклонилась вперед и увидела, что служащие театра раздавали недавно переписанные ноты. Служащие казались кучкой привидений, которых послали, чтобы огласить начало представления. В партере зрители поднялись со своих мест и стали аплодировать.
Аплодисменты поднимались к верхним рядам и в конце концов зазвучали на галерее, где подвыпившие зрители ликовали и что-то выкрикивали. Шум постепенно стих только тогда, когда музыканты принялись настраивать духовые инструменты.
Все застыли в ожидании. Публику охватило сильное волнение — волнение, среди которого оркестр продолжал настраивать свои инструменты. Они делали это дольше, чем обычно, пока не прозвучал камертон и тяжелое, горячее ожидание, которое едва ли уже можно было сдерживать, растворилось в затянувшемся, тающем звуке ля.
В этот момент Моцарт неожиданно показался в оркестровой яме. Казалось, что он хотел разрядить обстановку. Когда зрители заметили небольшую сутулую фигуру, ликование началось с новой силой, стало сильнее, чем было до этого. С галереи бросали цветы. Некоторые зрители так неистовствовали, что соседям приходилось их одергивать.
Анна Мария не сразу узнала Моцарта, настолько чужим он казался. Маэстро поклонился гораздо ниже, чем было нужно, словно сердечный прием доставил ему огромное удовольствие. Из-за темно-бордового сюртука с золотистой каймой он казался серьезным и благородным и походил не на композитора, а скорее на богатого графа, позволившего себе завести свой собственный оркестр. Маэстро еще раз низко поклонился, а затем резко отвернулся. Правая рука с дирижерской палочкой взмыла вверх и с громким стуком снова опустилась вниз. Этот звук заставил всех умолкнуть.
Ре-ре-ре… Это было похоже на удар, будто молния пронзала землю, будила усопших и призывала подняться и выйти на свет. Удар молнии, с которым прошло волнение по всем ярусам. Внезапно воцарилась полная тишина. Слышен был лишь тихий стук двери, когда в зал пробирался последний запоздавший зритель.
Все вслушивались в нарастающее пение скрипок, в это сердечное беспокойство, которое становилось сильнее и навязчивее. На какое-то мгновение показалось, что в музыке слышен шум дождя, затихающие голоса торговцев каштанами, стук проезжающих карет, крики ребятишек и громкие голоса извозчиков. Все это постепенно слилось со звуками других инструментов и исчезло за новыми ударами: ре-ре-ре… Снова взывали к усопшим. Анна Мария ожидала, что в начале оперы музыка будет веселой и легкой. Подобное вступление испугало ее. Она крепче схватилась за металлические прутья, словно у нее закружилась голова. Во рту пересохло, а все естество охватил панический страх. Затем послышалась звуковая гамма. Верно, это была гамма, каждый раз новая нота, подъем и спад. Именно это записал Моцарт на своих трех листках. Графиня посмотрела вниз, на Казанову. Он сидел неподвижно внизу, сдвинув брови, как будто его удивляла звучавшая музыка.
Поднялся занавес. Анна Мария не хотела смотреть. Лучше было просто закрыть глаза, ничего не видеть и полностью отдаться музыке. Однако она уставилась на сцену и боялась пошевелиться. Все, что там происходило, было слишком знакомым, будто на сцене показывали ее жизнь. Донна Анна, ее отец, дон Джованни — все трое двигались по сцене, напоминая Анне Марии собственные сны, которые она уже успела позабыть. Неужели страх донны Анны не напоминал графине ее собственный страх, пережитый после ночного кошмара? И разве ей, Анне Марии, не приснился этот распутник, который сейчас вынимал шпагу из ножен, чтобы начать дуэль с отцом донны Анны, командором, слишком старым для подобных поединков? А шпага? Что это за шпага? Разве там не было крошечных змей на рукояти?
Это уж слишком. Анне Марии не хотелось более смотреть оперу. Она давно уже заметила перстень на правой руке дона Джованни. Да, это был перстень с изображением льва. Перстень Лоренцо да Понте. Графиня закрыла глаза. О Господи, эта опера вернула ее назад, к незнакомцу! Значит, как она и предполагала, он все-таки существовал. Да, он существовал, пусть даже только на сцене!
Нельзя было терять голову, нет, нельзя! Анна Мария заставила себя успокоиться и снова притворилась восхищенным музыкой юношей, который как раз перегнулся через перегородку, чтобы взглянуть на публику. Анне Марии нужно было отвлечься от игры на сцене и полностью отдаться музыке. Каким прекрасным примером для подражания была Констанция, спокойно наблюдавшая за оперой, будто представление не имело для нее никакого значения! И как могла улыбаться Йозефа Душек? Казалось, что она смотрела комедию.
Месть, гнев, презрение — именно об этом шла речь там, внизу! Когда Анна Мария смотрела на сцену, картинка сжималась и в итоге оставался только подвижный образ молодого соблазнителя. Он вытаскивал шпагу, обнимал женщин и размахивал правой рукой в воздухе, едва скрывая свое вожделение, так что каждый раз мерцал перстень с изображением льва. «Приди, — пел он, — приди же, моя прекрасная возлюбленная. Мы уйдем вместе, уйдем…» И когда красавица постепенно сдавалась, Анне Марии казалось, что этот герой пел именно о ней, о графине Пахта, которая пока что стойко защищалась от такого искушения и старательно притворялась молодым человеком…
Глава 3Йозефе Душек больше всего понравилась роль донны Анны. Это была очень благородная и чувственная роль, от которой она не отказалась бы. Терезе Сапорити было к лицу желтое платье. Она носила его с некой толикой достоинства, хотя и переигрывала медлительность в движениях. Как бы там ни было, Тереза Сапорити превосходила всех остальных женщин труппы опытом и красотой. В ней было что-то аристократическое, изящное, и если посмотреть в лорнет, можно было заметить легкий румянец на ее бледном лице, который необычайно гармонировал с ее неторопливой походкой.