— Вы говорите об Алексе Мак-Комби? — спросила она.
— И о нем тоже. Но сейчас я думал о твоей матери.
— Я знаю, вы любили мою бедную мать. Она говорила мне. Вы любили Констанцию.
— Всю жизнь, Жоан, я любил ее. Я помнил день ее рождения, семнадцатое июня. В этот день я покупал белые розы. Прости, что я не был тебе отцом.
— Это можно исправить теперь.
— Да, Жоан, и я искренне этого желаю. Горячие слезы потекли по щекам девушки. Она шагнула навстречу зовущим объятиям. Ланнек посмотрел на Луиса и улыбнулся.
— Нам троим придется многое рассказать друг другу. Теперь ты вернула мне все, что я потерял когда-то, — добавил он, обращаясь к дочери. — Ты так похожа на маму. Жизнь дает нам еще один шанс. Я благодарю Господа за это чудо, дитя мое.
— Да, — прошептала Жоан. Она прижалась к отцу, протянула руку Луису и сказала:
— Пошли домой.
Наблюдая эту трогательную семейную сцену, друзья стояли в стороне. Сальма откровенно плакала, а Франк, стараясь успокоить ее, целовал ее мокрые щеки. Мужчины пытались скрыть нахлынувшие чувства, сдержанно покашливая в кулак, но даже суровый Мендрано украдкой смахнул слезу.
Эпилог
Колумбия, семь месяцев спустя.
Жоан и Луис стояли на носу судна, которое плыло вверх по реке. Одной рукой Луис держался за поручни, а другой обнимал Жоан за талию. Сквозь шум воды они вслушивались в неповторимую мелодию джунглей.
Она все так же прекрасна, — сказала Жоан и закрыла глаза.
— Но не в сравнении с тобой, — пробормотал Луис, целуя ее в шею.
— Она с усмешкой подняла на него глаза.
— Спасибо, милый муж. Я рада, что мы возвращаемся домой.
— Я очень не хотел прерывать наш медовый месяц, но видел, какое выражение лица бывает у тебя всякий раз, когда заходил разговор об успешных находках, которые делает на раскопках отец.
— Разве это было так заметно?
— Еще бы!
— Между прочим, у тебя было такое же лицо!
— Не может быть!
— Еще как может.
— И это было заметно?
— О, да.
Они весело, беззаботно расхохотались.
— Тогда и ты признавайся, что сам хотел вернуться в Колумбию.
Жоан обвила шею Луиса руками и улыбнулась.
— Может, ты спросишь меня, почему? Почему я хотела вернуться?
— Почему же?
— Потому что я помню тот старый патефон и наш романтический танец. Я помню наш водопад, и я снова хочу увидеть его.
— Держу пари, ты помнишь кое-что еще.
— Да? Ну-ка, ну-ка.
— Старое деревянное корыто.
— О, звучит возбуждающе!
— Это ты возбуждающая, — прошептал Луис, сжимая молодую женщину в объятиях. — Я порой переживаю тот ужас, когда мне казалось, что я навсегда потерял тебя.
— Да, на нашу долю выпали страшные дни. Но когда я вспоминаю о том, что из этого вышло, то уже ни о чем не жалею. А Франк и Сальма теперь так счастливы! Я рада, что мы задержались и увидели их свадьбу. А отец! Он на небесах оттого что, наконец-то обрел семью и работает вместе с нами на этих раскопках. Что касается меня…
— Так, так, так, — поддразнил Луис.
— Я еще никогда не была так счастлива!
— И ты готова вернуться к работе?
— Луис, мы попробуем вновь войти в гробницу?
— Не знаю. Это звучит, как бред сумасшедшего, но в той ситуации было много непонятного. Это землетрясение…
— Нет, я думаю, что это кое-что другое.
— Не смейся, Жоан. Я думаю, что нас спасли, или защитили те возлюбленные. Спасая наши жизни, они как бы замаливали свои грехи.
— Или смывали свой позор.
— Нет, любовь это не позор. Любовь не может быть позором. Она возвышенна и прекрасна. Мне бы хотелось думать, что это правда, моя милая.
— Как ты романтичен! А еще говорят, что археологи страшные зануды.
— Слухи! — ответил Луис и улыбнулся.
— Но я собираюсь хранить все в тайне. Мне этот археолог-романтик и самой нужен.
— Что ж, мы будем предоставлены друг другу долгое время. В музее чуть не прыгали от радости, когда узнали о нашей находке и прочитали письмо твоего отца. Похоже, еще несколько лет нам придется жить в нашем маленьком домике.
— Нет ничего лучше! — воскликнула Жоан. Луис склонил голову и поцеловал ее долгим, страстным поцелуем.
Вскоре на горизонте показалась пристань Хогена. Уже издалека можно было разглядеть три фигуры, стоявшие на ней. Это были Франк, Сальма и Ланнек. Они приветственно махали руками. Жоан и Луис счастливо посмотрели друг на друга.
— Мы дома, любовь моя, — тихо сказал он. — Мы дома.
Когда спустились сумерки, две молодые пары и пожилой господин сидели на террасе, увитой лианами. Колумбийские джунгли говорили, пели, благоухали. И в мире не было ничего, кроме негромкого разговора, позвякивания фарфоровых чашек, терпкого запаха сумерек, ничего, кроме истории любви.
В саду повар, который был еще истопником и сторожем, зажег фонари. Джунгли сразу резко потемнели и отступили назад. Померкли звезды, и ночное светило растаяло, как леденец. Но оно было там, в невообразимой вышине, где только пустота и хрустальный перезвон времени. Мир вечен. Это самое главное. И, наверное, не важно, что луна почти не видна.
