Губы Рэтборна сжались в тонкую линию.
– И ты говоришь мне, Бичем, что мисс Дейрдре, – проговорил он, делая ударение на последних двух словах, – называет лакеев Джеремаей, Обадаей и Бартоломью?
Господи! Язык сломаешь!
Губы дворецкого были так же упрямо сжаты, как губы его господина.
– О нет, милорд. Она называет Джеремаю – Джерри, Обадаю – Оби, а...
– Можешь не утруждать себя, – перебил дворецкого граф. – Бартоломью она называет Барт.
– Совершенно верно, сэр.
– А как, черт возьми, мисс Дейрдре называет тебя?
– Меня, сэр?
– Да, сэр.
Углы губ Бичема поползли вверх.
– Она называет меня Сеси, сэр.
– Сеси?
– Да, сэр.
– Твое имя?..
– Сесил.
– Ясно.
Граф некоторое время не мигая смотрел на дворецкого.
– Бичем, – произнес он наконец, – пришли ко мне Джона с бутылкой как можно скорее, и чтобы больше я не слышал этой чепухи. Ты меня понял?
– Конечно, сэр, – ответил дворецкий с невозмутимым видом и вышел из комнаты.
Граф откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Черт возьми! Линия обороны была прорвана врагом – его мать, сестра, а теперь и слуги!
И все это проделки Дейрдре! Как она посмела собрать свои вещи и оставить его, когда он оказался пострадавшим? Как она посмела смотреть на него с укором из окна кареты, будто просить прощения должен был он?
А бросить его одного сносить язвительность трех разъяренных женщин – это было самым худшим и недостойным из всего! Она знала, конечно же, знала, что он не хотел, чтобы она уезжала! Она это сделала, чтобы наказать его! Ну и пусть бы простудилась и заболела, если в этом заключалась ее недостойная игра! Рэтборн горько усмехнулся.
– Гарет! – окликнул его с порога Гай Лэндрон. – Вот ты где скрываешься! Господи! Ты выглядишь ужасно! Неужели спал одетым?
– Нет. Я дал своему камердинеру пропустить одежду через мясорубку, потому что предпочитаю выглядеть необычно.
– Брось эти штучки, старина, – проговорил мистер Лэндрон дружелюбно. – Я не из тех, кто бежит с тонущего корабля.
Граф с безутешным видом оперся локтем о письменный стол и положил подбородок на раскрытую ладонь.
– Гай, – произнес он задумчиво, – ты знаешь, что я зову своего камердинера Эдвардом?
– Верю. А в чем дело?
– Всех моих камердинеров всегда звали Эдвардами. И даже в Испании я называл Эдвардами своих денщиков.
– Какое совпадение!
– Да нет же. Дело в том, что я всегда звал их Эдвардами независимо от того, какие имена им дали при крещении.
– Вот как? А почему?
– Потому что так гораздо легче запомнить, – заметил Рэтборн.
– О! Не сомневаюсь.
– Это было традицией на протяжении многих поколений.
– Как странно!
– Ты думаешь, это неправильно?
Мистер Лэндрон попытался скрыть улыбку:
– Позволь мне высказаться на этот счет. Сколько лакеев у тебя было за эти годы?
– Чертова уйма! Они никогда не удерживались более чем на полгода.
– Могу я полюбопытствовать почему?
Граф подметил искорки смеха в глазах друга и ответил с раздражением:
– О, я так и знал, что ты не одобришь. Никто этого не одобряет.
Мистер Лэндрон ничего не ответил и поспешно отвернулся, чтобы скрыть широкую улыбку. Вошел лакей с непочатой бутылкой бренди на серебряном подносе.
Рэтборн заметил, что поднос весь в пятнах, и нахмурился:
– Ну-ка поставь его, малый! Думаю, мне следует ограничиться... Впрочем, просто поставь его.
Лакей сделал то, что ему было велено, и терпеливо ждал, когда его отпустят. Рэтборн внимательно наблюдал за ним.
– Спасибо, Джеремая. Джеремая? Лакей ответил благодарной улыбкой.
– Спасибо, Джеремая. Это все.
Мистер Лэндрон наблюдал эту сцену с некоторым удивлением. Когда лакей вышел, он заметил:
– Я думал, его зовут Джон.
– О, не важно. Это долгая история. Какой сегодня день?
– Четверг. Ровно неделя, как уехала Дейрдре.
– Я прекрасно знаю, сколько времени прошло с тех пор, как меня оставила жена, – заметил Рэтборн ледяным тоном.
– И шесть дней, как отбыла миссис Дьюинтерс, – продолжал Лэндрон как ни в чем не бывало, – и два дня с тех пор, как твоя матушка отправилась в Бат навестить сестру. Интересно, кто следующий оставит тебя?
– Ты хочешь оставить службу у меня, Гай? – спросил Рэтборн подозрительно.
– Конечно, нет, – ответил мистер Лэндрон, – хотя должен признать, что с момента отъезда Дейрдре оставаться в Белмонте не слишком большое удовольствие; это означает вернуться к холодным ваннам, несъедобным обедам, к свечам, с которых капает воск и которые неимоверно чадят. Если не знать правды, можно подумать, что слуги намеренно донимают тебя, Гарет. Думаю, пора тебе перестать валять дурака и привезти жену обратно.
– Привезти жену обратно? После всего, что она со мной сделала? Да ты в своем уме?!
– И что же она с тобой сделала? Рэтборн поднялся на ноги и покачнулся.
– Что она со мной сделала? Да она чуть не застрелила меня!
– Я этому не верю!
– Не веришь, потому что тебя при этом не было. Говорю тебе, она наставила на меня пистолет и грозила выстрелить.
– Дейрдре никогда бы этого не сделала! И если ты этого не знаешь, ты совсем не знаешь ее.
– О! Тебе-то легко говорить! Ты никогда не ощущал на себе ее холодный отчужденный взгляд, она будто примеряет на тебя саван. Ее рука не дрожала, когда она целилась в меня. Прямо в сердце!
– Это нелепо, Гарет! Дейрдре спасла тебе жизнь! Ты забыл, что я как раз поднялся на башню, когда она обрушила фонарь на спину Тони Кавано. Чудо, что она сама не сгорела.
– Разве я просил ее спасать мне жизнь? Не просил! Я велел ей уйти, но она, конечно, не послушалась!
– Это несправедливо, Гарет! Дейрдре не могла знать, что я не выпускаю тебя из поля зрения. Когда я услышал выстрел, то решил, что все кончено, что я опоздал. И из-за этой моей хромоты я почти опоздал!
– Нет! Это Дейрдре заставила Тони действовать. У меня не оказалось выбора. Почему она не послушалась меня?
Брови Лэндрона сошлись на переносице:
– Честно говоря, Гарет, ты мне отвратителен! Ты говоришь точно так же, как брат Дейрдре! Вы оба не понимаете, как вам повезло, что вы удостоились любви такой женщины. Я был бы рад оказаться на твоем месте!
