— Кажется, Красномордый все-таки забрался в кабину полицейской машины, — сказал он. — Дверца, которая раньше была распахнута, закрыта.
— Неужели их наблюдатели не обратили на это внимания? — спросил Исана.
— Если и обратили, они теперь бессильны, — ответил Такаки. — А вот у нас в убежище дело худо.
Справа и слева от убежища появились новые полицейские машины. Если прибавить еще отряд моторизованной полиции, скрывавшейся среди саженцев на косогоре за убежищем, то окружение было полным. Все бойницы находились под прицелом снайперов, использовавших в виде прикрытия полицейские машины или стоявшие по обе стороны от них щиты...
— Если они начнут штурм, нам не выстоять. Стрелять по-настоящему умеет только один из нас, — сказал Доктор.
— Они уверены, будто у нас полно гранат и мы запросто отгоним всех, кто осмелится подойти поближе, — заявил Такаки.
— Теперь небось сразу поймут, что у нас с гранатами не густо, раз Красномордый, рискуя жизнью, вылез наружу с динамитом, — сказал Тамакити, язык у него, казалось, был налит свинцом. — Хотя бы ради этого Красномордому стоило взять гранаты...
— Ладно, он сделал все по-своему, — перебил его Такаки. — Чего зря болтать о человеке, когда его здесь нет; тебя это, может, и утешит, но ему уже не поможет. Единственный наш долг — прикрыть Красномордого.
— Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании! — снова заладил громкоговоритель, и Такаки, не мешкая, вынул из бойницы заслонку. Исана сразу узнал этот голос, но почему-то ему казалось, будто женским голосом говорит господин Кэ. В голосе действительно были все модуляции, отличавшие дикцию старого политика, — будь Кэ женщиной, он, несомненно, говорил бы так же фальшиво. Но это была Наоби. — Я та, у которой вы потребовали судно. Но у меня нет желания предоставлять вам судно. Нет ни малейшего желания предоставлять вам судно. Оставьте свои глупые надежды. Ваши угрозы бесполезны. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Если вы выйдете, не усугубляя своих преступлений, я обещаю помочь вам на суде. Найму за свой счет для вас адвоката. Немедленно выходите. Ребенок, взятый вами заложником, умственно отсталый. Что может быть трусливее и бесчеловечнее этого? Выпустите заложников и немедленно выходите сами. У вас же нет никаких принципов, которые стоит защищать. Почему вы не сдаетесь? Ради чего совершаете свои преступления? Вы, кажется, надеетесь, будто вот-вот произойдет разрушительное землетрясение? Но вообще допустимы ли такие антиобщественные действия? Нет, они будут недопустимы при любом строе. Если будущее общество не избавится от подобных вам элементов, оно обречено на гибель. Никогда, ни в какую эпоху, ни в какой стране на земле люди не узаконят действий, которые вы намерены предпринять. Чего вы, в конце концов, добиваетесь? Вы сами линчуете своих товарищей и доводите их до самоубийства, вы убили полицейского и даже умственно отсталого ребенка захватили заложником... Вы, видно, вообразили, будто вам все дозволено? Вы не достойны называться людьми! Как я могу после всего предоставить вам средство для побега? Ваши требования вышли за рамки личных проблем. И я, даже если придется пожертвовать моим слабоумным сыном, ни за что не вступлю с вами в сделку. Ведь у меня есть долг перед людьми, перед моими согражданами, перед обществом. Да, я — мать. Я схожу с ума, думая о страданиях моего ребенка. Но, как член общества, я обязана выполнить свой долг. Я отвергаю все ваши требования. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании, бросайте оружие и немедленно выходите. Вы трусы. Я не склонюсь перед вашей трусливой угрозой. Нет, не склонюсь, даже если в жертву будет принесен мой ребенок, мой умственно отсталый сын. Оставьте свои глупые надежды. Выпустите заложников и немедленно выходите сами. Это ваш последний шанс. Выпустите заложников и немедленно выходите, прошу вас...
— Ну и на ловкой же бабенке вы женились! — чуть ли не с восхищением воскликнул Такаки.
Исана был ошеломлен и не сразу нашелся, что ответить Такаки, успевшему вклиниться, пока громкоговоритель молчал и не начал опять повторять все сказанное.
В следующую паузу Исана попытался оправдаться:
— За всю нашу совместную жизнь я ни разу не слышал от жены такого длинного монолога. Человек становится старше и меняется...
— Вам нечего стыдиться, — сказал Такаки. — Но почему, говоря о заложниках, она упомянула лишь Дзина и полностью игнорировала вас? Неужели она поняла, в каких вы отношениях с нами? Может, и полиция так считает?
— По-моему, у полиции нет оснований делать на мой счет какие-либо выводы. Думаю, только жена начала в глубине души подозревать, что я действую как ваш сообщник или, по крайней мере, сочувствующий. Позавчера я ей рассказывал о вас, хотя весьма расплывчато. Поэтому она и говорила так осмотрительно, чтобы это никак не отразилось на ее политическом будущем. Свое обращение она записала на пленку и собирается, видимо, использовать в избирательной кампании.
— И при этом нагло утверждает, будто жалеет Дзина? В общем, и нашим — и вашим, ну и ловка! — повторил Такаки.
— Ее выступление заранее оправдывает моторизованную полицию, если, перейдя в наступление, они убьют и Дзина тоже, — мрачно сказал Такакити. — Для обалдевших от жары полицейских эти слова матери — как призыв перебить всех бандитов, не щадя и ребенка.
— Верно. Она все время повторяла «умственно отсталый ребенок», «слабоумный сын», укрепляя в полицейских предвзятое отношение к нам. Мол, эти психически неуравновешенные юнцы хотят сделать что-то страшное с ненормальным ребенком, — сказал Доктор. — Если она дошла до этого в своих расчетах, она не мать, а циничная дрянь. Разве можно, забыв, какой Дзин добрый и терпеливый, как прекрасно разбирается в голосах птиц, твердить: умственно отсталый, слабоумный!
Неподвижный воздух превратил рубку в баню, и кипящий возмущением Доктор вспотел еще больше.
— Когда мы жили втроем, одной семьей, Дзин был замкнут и никак не проявлял себя, — попытался оправдать жену Исана. — Сейчас для нас самое важное во всеуслышание опровергнуть ее клевету о планах Свободных мореплавателей. Может, начнем вещать через мегафон?
— Надо подготовить текст, — сказал Тамакити, пожав плечами.
— Сейчас нет времени для писанины, — стал убеждать его Такаки. — Раньше же у тебя здорово получалось!
— Теперь это сделаю я, — сказал Исана.
— Но ведь жена сразу узнает вас по голосу.
— О своих подозрениях она ни за что не заявит полиции — каждый ее шаг делается с расчетом на избирательную кампанию. Даже услышав мой голос, она промолчит. Скажет, мол, не узнала голоса через мегафон, и полиция к ней не придерется, да и газеты не поднимут шума, а значит, ее предвыборная кампания не пострадает... Я тоже хочу немного поработать как специалист по словам...
— Как специалист по словам вы свою миссию выполнили. Теперь говорить буду я, — сказал Такаки.
Чтобы не доломать мегафон, основательно попорченный Тамакити во время его чересчур эмоциональной передачи, Такаки приладил его и стал спокойно ждать. Как только призывы Наоби на минуту умолкли, он сразу начал встречную передачу, вместо позывных дважды повторив одну и ту же фразу:
