— Что? — спросила она.
— Пойдем, увидишь, — ответил я, беря ее под руку, твердо поднимая с дивана, направляя к лестницам и шепча что-то вроде «хочу что-то сказать тебе» — заклинание, которое действует на женщин магически, ибо они нутром предчувствуют, что именно за этим может последовать, будь на то их согласие и добрая воля. Говорят, так же завораживающе действует на них и мужской бас, от звуков которого, по словам знакомого гинеколога, у них приятно вибрирует матка (от тенора, наоборот, в страхе сжимается, а от фальцета вообще впадает в столбняк).
Она молча и покорно шла. С лестниц я заметил, что бородатый чурбан взволнованно привстал и в недоумении пялится нам вслед.
— Вот чучело гороховое!.. Образина! Небось, целовались уже, а? — прошипел я, вытаскивая ключ от номера.
— Идиот! — возмущенно сказала она. — Замылчи!
— Сейчас замылю… Всю шкуру спущу, негодница противная…
…Когда мы вернулись, все вопросы были решены: где-то что-то сократили, где-то — ужали, обед втиснули в собор, собор — в обед, и теперь группками болтали в холле. Девушка с косой и вихрастый бунтарь в голос спорили о корнях нигилизма. Г-жа Хоффман и г-н Бете, забыв о панике, сверяли свои графики и таблицы. Двое ребят катили рояль к центру холла. Кривоногий лупоглазый шофер выволакивал из холстины блестящий аккордеон. «Яблочка» и «Катюши» не миновать. Бородача не видно. Поодаль, в тайне от немецких хозяев, раскладывались подарки: матрешки, гжель, хохлома, оренбургские платки, баночки икры, значки, кепочки, майки-фуфайки. Всё это до поры до времени будет прикрыто рояльным чехлом, чтобы в нужный момент явиться миру.
Академик, взъерошив брови и теребя пуговицу рубашки, что-то тихо говорил женщине в джерси. Та задумчиво слушала.
«Вот и отлично, — подумал я. — Голос не стареет, глаза не тускнеют, юмор крепнет, а планка ходит вверх и вниз, никто ее не закреплял…» Подсев к ним, объявил, что пора в ресторан, и для убедительности соврал, что столик уже заказан:
— Надеюсь, вы тоже не откажетесь отужинать с нами? — вежливо посмотрел я на джерси в блестках.
— Да-да, — радостно подхватил академик. — Обязательно и всенепременно!
— Да я не знаю, неудобно как-то, — проворковала она.
— Как вас зовут, простите? — обратился я к ней. (Шиньон у нее был, как Кельнский собор, и такой же бурый.)
— Авдотья Романовна, — ответила она, зарумянившись.
— Не может быть! — вырвалось у академика.
Я засмеялся:
— То ли еще будет!
И как в воду глядел.
9
При гостинице был ресторан немецкой кухни «Под сосиской». Гостей встречал витраж с надписью из стеклянных розово-красных колбас и сарделек: «Wurst und Bier rat ich dir».
— «Колбасу и пиво советую тебе», — перевел академик. — Ну что ж, если они советуют, я приму их совет… Советы немцев всегда надо принимать… Если, конечно, они не касаются территориальных претензий…
— У них нет претензий на русские просторы. Сталинградская битва им надолго в печень засела. При слове «Сталин» до сих пор некоторые старички плечами передергивают и крестятся. А неведомая «Сибирия» — синоним ада, где вечные льды и дикие медведи. Немцы вообще в первую очередь на Польшу точат зубы, — сообщил я ему.
— Польшу пусть берут. Порядка больше будет в Польше, — осклабился он своему каламбуру. — Где немцы — там порядок. А где русские, поляки, болгары и прочие славяне — там анархия. Вот в этом и разница. Я отнюдь не западник, но надо же согласиться, что когда славяне всякими глупостями занимались, венки плели и через костры прыгали, германские племена с римлянами воевали и работали как волы… И победили, и установили христианство в Европе. И сами стали править. Кто был Фридрих Барбаросса?.. Император Западно-Римской империи!.. А колбасу и пиво любят во всех империях. Что, кстати, у них в меню?
В меню были мясо, капуста и картошка в разных видах, а также неисчислимые типы сосисок, сарделек, ветчин и колбас.
После двух бутылок вина Авдотья Романовна превратилась в Дуню, а Ксава выдал свое кредо — «не заглядываться на женщин моложе сорока, чтоб не попасть впросак». Дуню это вполне устраивало, ей было явно больше той планки, которую установил для себя академик. Она смотрела на него воловьими глазами. Её шиньон высился как папаха мусульманина. Сама она к науке отношения не имела, была заведующей литмузеем в Самаре и попала в Кельн по каким-то блатным «спискам». Но знала: академик — знаменитость. А там чем черт не шутит?.. Зато Цветана ловила каждое слово именитого мэтра, хотя я иногда и отвлекал её под столом ногами и руками.
Нам принесли шницели с тушеной картошкой и жареную шипящую свинину с кислой капустой. Шницели были под стать копытам битюгов, а свиные ножки по величине не уступали говяжьим. Ксава недоуменно тыкал десертной вилочкой в огнедышащее мясо (пока Дуня не помогла нарезать его на кусочки), и хвалил немецкий народ за трудолюбие, прилежность, исполнительность, надежность, аккуратность, а также за высокий дух, сильный ум, умение мыслить отвлеченными категориями и другие таланты.
— А известны ли вам слова Гейне о том, что немцы всегда разрываются между звездами и картошкой? — разрезая необъятную картофелину и роясь в её кратере, спросил я.
— Вот за такие штучки немцы его и изгнали… хотя по сути он прав, — отозвался он. — Ха-ха, хорошо сказано: между звездами и картошкой! Да тут тема на пару докторских!.. Кстати, и в русской классике найдется богатейший материал по немецкой тематике…
— Какво? Что? — всполошилась Цветана, как раз искавшая тему диссертации.
— Да вы же сами, если мне не изменяет память, занимались чем-то таким? — обратился академик ко мне.
— Да, было дело, — промямлил я, с некоторой тоской вспомнив брошенную работу.
— Я прекрасно помню, как вы делали у нас на секции доклад о том, что во всей русской литературе — от Фонвизина, Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого и до Симонова, Бондарева, Васильева, Быкова и иже с ними — всюду есть герои-немцы, — продолжал Ксава. — Вы даже написали несколько статей, хотели делать книгу?
— Да, написал, опубликовал, хотел. Потом забросил. Надоело. Голая проза одолела, — ответил я, удивляясь цепкости его памяти: «Все доклады и рефераты помнит!..»
— Вот и дайте девушке ваши наработки, пусть дальше пишет. Можно и расширить сегмент: «Иностранцы в русской литературе». Да-да, именно. О, это будет жесткая, нелегкая и нелицеприятная для обеих сторон, но чрезвычайно интересная, нужная и, главное, актуальная тема! — воодушевился академик и начал четко развивать её по тезисам (Цветана только успевала что-то калякать в блокноте).
После еды алкоголь побежал по венам бурливей и живей. Все раскраснелись, пытаясь перекричать «типиш дейч» музыку, которую начали пилить музыканты в кожаных штанах-гольфах на широченных подтяжках, в шляпах с перьями и замшевых башмаках на шнуровке. Академик постукивал в такт палочкой, приговаривая:
