Очки в золотой оправе на лице мертвенно-бледного, как у рыбы, цвета. Этот цвет говорил о жизни, которую обладатель данного лица привык вести: в холоде, темноте, без дневного света, затаившись в бумажных ворохах-водорослях.
Хонда, еще с гордостью судьи, с самого начала, забыв о всякой любезности, заявил:
— Хранить тайну — это наша профессия, по этому поводу можете не беспокоиться. Особенно если это касается поручений персоны, которой я не имею возможности отказать.
Секретарь говорил тихим, почти неслышным голосом, словно чахоточный, и Хонде пришлось передвинуться на край стула.
— Нет, тут дело не в тайне. Его высочество интересуется этим делом, 30 декабря, когда вы будете у него, разговор пойдет о вашем мнении по этому поводу, только и всего. Однако… — И маленький человечек судорожно, словно сдерживая икоту, проговорил:
— Однако те… Это, как вы уже поняли, очень серьезная проблема, поэтому у меня есть просьба, только так, чтобы его высочество об этом ни в коем случае не узнал…
— Я понял. Говорите.
— Это… ведь не личное мнение, поэтому если, предположим, вы в тот день заболеете и не сможете посетить его, просто сообщите об этом…
Хонда ошеломленно смотрел в безучастное лицо чиновника. Пришел с приглашением, но намекает, что от приглашения следует отказаться.
По иронии судьбы через девятнадцать лет после смерти Киёаки, к которой он был косвенно причастен, принц Тонн приглашал к себе Хонду, и Хонда, вначале воспринявший все как запутанное пожелание, теперь, столкнувшись со столь наглым заявлением, наоборот, преисполнился твердым намерением во что бы то ни стало увидеться с принцем.
— Хорошо. Значит, если я в назначенный день не заболею, то бодро прибуду с визитом.
У чиновника впервые на лице появилось какое-то выражение. Печальная растерянность на мгновение повисла на кончике холодного носа, но голос, как ни в чем не бывало, зашуршал снова:
— Само собой разумеется. Итак, 30 декабря в десять утра прошу вас во дворец в Сибе. Сообщите охраннику у главного входа свое имя.
* * *
В школе Гакусюин среди одноклассников Хонды не было принцев крови, поэтому ему не приходилось бывать в резиденциях-дворцах. И не было случаев, чтобы кто-нибудь из принцев настойчиво приглашал Хонду к себе.
Хонда знал, что принц Тоин так или иначе имеет отношение к смерти Киёаки, но тот вряд ли знал, что Хонда и Киёаки дружили. Справедливости ради стоило заметить, что в те времена принц Тоин оказался потерпевшей стороной, поэтому по возможности следовало не заводить разговора о тех давних событиях, а упоминать имя Киёаки само по себе было бы неприличным. Хонда, конечно, все это понимал.
Однако, по позиции секретаря, который заходил на днях, Хонда интуитивно почувствовал, что принц по какой-то неизвестной причине благоволит к участникам нынешнего инцидента. Принц, конечно, даже вообразить бы не мог, что в Исао возродился Киёаки. Хонда решил: что бы там ни думал секретарь, главное — изложить, как того хочет принц, все, что известно, сообщить ему в самой почтительной форме сущность инцидента.
В назначенный день Хонда со спокойной душой вышел из дома: утром все еще шел холодный дождь, зарядивший с позавчерашнего дня, на покрытой гравием дорожке в ботинки попадала бегущая между камешками вода. Уже знакомый секретарь, встретивший его в вестибюле, держался безупречно, но явно холодно. Холод буквально сочился из пор бледной кожи.
Небольшая гостиная выглядела необычно: окно и дверь, выходившая на заливаемый дождем балкон, составляли тупой угол, при этом в стене была типично японская ниша токонома, аромат горевших в ней благовоний пропитал тепло, расходившееся от горячей газовой печки.
Вскоре вышел принц — в темно-коричневом пиджаке, с прекрасной выправкой военного, на лице его было написано радушие.
— Я пригласил вас с утра, рад, что вы смогли прийти, — начал принц неожиданно громким голосом.
Хонда, вручая принцу визитную карточку, почтительно поклонился.
— Располагайтесь как вам удобно. Я вот что хотел узнать: говорят, чтобы стать адвокатом по нынешнему делу, вы даже ушли в отставку с поста судьи…
— Да. Один из обвиняемых — сын моего знакомого.
— Иинума? — по-военному прямо спросил принц.
Окно от комнатного тепла затуманилось, покрылось капельками воды, за ним в нескончаемом зимнем дожде тонули увядшая роща, сосны и пальмы на переднем дворе, укатанные от холода в рогожу. Подали чай по-английски: слуга в белых перчатках наполнил белые фарфоровые чашки плавно текущим из узкого серебряного горлышка красно-коричневым напитком. Хонда отдернул руку от моментально нагревшейся серебряной ложки. Он неожиданно вспомнил статьи закона, определяющие наказание для членов императорской семьи, так же быстро приводящие в трепет.
— Исао Иинума как-то приходил ко мне сюда с одним человеком, — безразлично произнес принц. — Он произвел на меня тогда очень сильное впечатление: говорил действительно суровые вещи, но чувствовалось, что он говорит искренне. Он умен. И очень одарен. На всякие каверзные вопросы реагирует внимательно. Несколько рисковый, но не легкомысленный. Достойно всяческого сожаления то, что столь многообещающий юноша и вдруг арестован, поэтому я обрадовался, узнав, что вы, бросив свою работу, взяли на себя его защиту, и захотел с вами встретиться.
— Он по своим взглядам монархист, в данном случае, конечно, действовал неправильно, но я уверен, что все делалось во благо императора. Мне хотелось, воспользовавшись вашим любезным приглашением, сказать вам это.
— Он сравнивал преданность с обжигающе горячим рисовым колобком, который, слепив, собирается поднести его величеству. После этого нужно принять смерть. Это его слова. Он подарил мне книгу «История „Союза возмездия"»… Возможно ли, чтобы он сейчас покончил с собой?
— И в полиции, и в тюрьме за этим строго следят, так что думаю, по этому поводу можно не волноваться. Однако, ваше высочество… — Хонда, постепенно освоившись, повел разговор в нужном ему направлении. — Ваше высочество, в какой степени вы осведомлены о деятельности этой группы? Что вам известно? Вы знали обо всем в общих чертах? Насколько вы разделяли их планы? Или вы, ни на чем не основываясь, признавали все, что шло от их преданности и энтузиазма?
— Трудный вопрос, — принц задержал чашку у рта — пар вился над усами, принц выглядел смущенным.
В этот момент Хонда ощутил труднообъяснимый порыв: ему захотелось, чтобы принц понял, чем для него, Хонды, была смерть Киёаки, к которой принц невольно оказался причастен.
Наверное, Киёаки нанес тогда глубокую рану самолюбию принца, но заметить что-либо было невозможно. Однако если на принца пал отсвет того сияющего видения, которое ведет человека, независимо от его положения или богатства, к смерти, в ад… и в случае с Сатоко, если Сатоко, если из-за нее эта страсть у принца обратилась в пепел… Если бы Хонда мог узнать это… — ему казалось: это сильнее всяких молитв утешит душу Киёаки. У страсти и преданности один источник. Если бы теперь принц выказал свои чувства, Хонда стал бы защищать его, рискуя собственной жизнью. Поэтому Хонда, пусть тема Киёаки и была запретной, вознамерился как-то иносказательно передать ту бурю чувств, что привела Киёаки к смерти, и решился сказать нелицеприятную вещь, которую собирался хранить в тайне. Вполне может быть, что это ничем не поможет в суде Исао, и как адвокат он не должен говорить этого, но сейчас он не мог противиться ощущению, что его зовут к этому голоса Киёаки и Исао, звучащие в душе.
