Третий вояж «графа Люксембургского»
Среди разведчиков-одиночек порой встречались люди разговорчивые, даже весельчаки. Как тот авантюрного вида парень, «граф Люксембургский», которого приняли на борт на подмосковном аэродроме Астафьеве. Впрочем, себя он никак не назвал — видно, хорошим людям врать не хотел, зачем забивать голову чепухой? Накануне его появления командира экипажа Кудряшова и штурмана Румянцева вызвали в штаб, дали задание: произвести выброску парашютиста в глубокий тыл противника, в западной части Румынии, неподалеку от города Крайова. Командир и штурман переглянулись: раз посылают бомбардировщик в такой дальний рейс ради одного-единственного пассажира, значит, повезут они какого-то «профессора», мастера экстра-класса.
Начали составлять маршрут, рассчитывать инженерно-штурманский график полета. У радиоразведчиков запаслись свежими частотами широковещательных радиостанций европейских столиц. Синоптики сообщили, что прогноз на завтрашний день очень плохой: сплошная облачность почти над всей Восточной Европой, над Трансильванскими Альпами — грозы. И только по югу Болгарии погода ожидается чуть лучше. Это означало, что запас топлива надо брать побольше — на случай обхода грозового фронта. Но нет худа без добра. При сложных метеоусловиях над горами встреча с истребителями представлялась маловероятной. Все-таки пилоту одноместного самолета ночью в такой ситуации разобраться трудно. Летчик-истребитель — он и пилот, и штурман, и радист, и стрелок в едином лице. А бомбардировщик — это корабль, коллектив. И каждый в своем деле дока. Маршрут рассчитали так, чтобы районы Плоешти и Бухареста с их мощной ПВО обойти вначале с севера, а на обратном пути с юга. Основная сложность — навигационная, тут штурману придется трудиться в поте лица, так как полет предполагался в основном вне видимости земли. Правда, в этом хорошем плане не хватало, как ни пересчитывали, темного времени. На пределе был и запас горючего, дополнительный бак, подвешенный над бомболюком, оказывался недостаточным. Поэтому решили использовать аэродром подскока в районе Курска, у самой линии фронта.
К октябрю 1943 года экипаж Кудряшова пользовался большим авторитетом по части «темных перевозок». И это звучало высшей похвалой. «Умеют, черти, сбрасывать…» — подтверждал майор-контрразведчик. Тем не менее. Смирнов не удержался, шепнул Саденову: «Вы за этим парнем ухаживайте — он для нас очень ценный…» А с виду человек как человек: роста среднего, моложавый, лицо невыразительное, такого увидишь в толпе — ни за что не запомнишь, а в комбинезоне так и вовсе как все парашютисты.
Пасмурный день близился к вечеру, когда приземлились под Курском. Все было тихо на прифронтовом аэродроме, однако летчики чувствовали, что сигнал о них прошел на серьезном уровне. Едва они сели, к бомбардировщику тотчас подкатили два бензовоза. В конце взлетной полосы стояли наготове две «аэрокобры» — дежурные истребители ПВО. Пара других барражировала — гудела в высоте. Аэродромные механики делали свое дело, но держались на почтительной дистанции. По всему видно было, что предупреждены строго: близко не подходить, глаз не пялить, с экипажем не разговаривать!.. Механики все закончили так быстро, что оставалось время для отдыха.
Как всегда во время заправки экипаж покинул свои места и расположился на пожелтелой траве, стараясь расслабиться и не думать о предстоящем. Вместе с летчиками вышел и «профессор». Был это человек еще молодой, крепкого телосложения, с переменчивым взглядом — то сонным, потухшим, то вдруг острым, озороватым. Чувствовалось, что характер у него компанейский, хоть поначалу он помалкивал И только приглядывался.
— Говорят, погода на трассе скверная? — обратился он к командиру. — Терпеть не могу болтанки.
— Покачает сегодня. — подтвердил Кудряшов. — Грозовой фронт широкий, придется его прокалывать.
И засмеялся: — Так что тело довезу, а за душу не ручаюсь…
Засмеялся и разведчик. Ему по нраву пришлась прямая и свободная манера общения летчиков. Но нельзя было определить по внешности, кто он: русский, украинец, немец, поляк, а может, англичанин или француз. Его явно забавляло молчаливое любопытство пилотов, и он время от времени, очевидно, нарочно, подкидывал им новую загадку. Заговорили, например, о дежурных аэрокобрах, он, словно нечаянно, обмолвился как-то заморожено, на английский манер, этак «ир-коур»… И еще добавил, что американская «кобра» — машина сильная, но ревнивая — не любит, когда ее покидают в воздухе — нередко калечит летчика стабилизатором. А когда Кудряшов назвал штурмана Жаном, удивленно вскинул брови:
— Жан? Что, из эскадрильи «Нормандия»? — да так живо, что показалось, готов в мгновение превратиться во француза — галантного парижанина.
Румянцев принялся объяснять, что это не имя, а прозвище, и вообще-то в училище его прозвали не Жан, а Джан — друг. Разведчик расхохотался, бормоча про себя что-то, похоже, на армянском, и заметил, что прозвище не случайное, — в чертах лица штурмана определенно есть нечто от южанина.
— А вот вы на кого похожи, не пойму, — не удержался Румянцев.
— Как это?! — удивился незнакомец, и глаза его засветились надменностью. — Разве в задании не указана точка? Там наше родовое имение, отец мой прежде был министром путей сообщения. Я офицер…
— Ага, — ухмыльнулся Кудряшов, отворачиваясь. — Прямо граф Люксембургский! Вот артист, вот плетет!..
— Ну и работа у вас! — восхитился Румянцев и стал говорить, что поражается спокойствию и выдержке разведчика.
Незнакомец покачал головой.
— Это я удивляюсь вашей смелости, — с искренностью ответил он, вновь превратившись в чуть наивного, романтически настроенного, своего в доску парня. — Ведь, случись, не дай Бог, подобьют самолет, мне легче уйти. Если, конечно, сразу, с парашютом не захватят. Я знаю местный язык, обычаи — растворюсь бесследно — ищи-свищи меня. А вот для тех, кто летает по спецзаданиям, плен страшнее смерти, — запытают, замучат. Вам остается только одно — принять неравный бой, а последнюю пулю — себе. И так при каждом вылете. Штурман с ним не согласился.
— Мы-то, — сказал он, — когда вернемся из рейса, можем расслабиться среди своих, дать отдых нервам, а вам и днем и ночью надо быть начеку…
Кудряшов приподнялся на локте.
— Кусан! — крикнул он. Второй пилот Саденов выглянул из люка. — Там у меня в сумке папиросы, кинь, будь другом.
— Кусан… — задумчиво проговорил незнакомец. — По-арабски это означает «мудрый».
— И очень строгий, — подхватил Кудряшов. — Я его побаиваюсь, потому что не знаю — когда он доволен, а когда сердится. Он, бывает, что и дерется….
Саденов вновь появился в проеме люка и, окликнув, бросил в руки командиру бело-голубую коробку. Это были редкостные тогда папиросы «Казбек», которые выдавались летчикам в качестве особого презента после полетов на спецзадания.
— Угощайтесь, — протянул командир раскрытую коробку. Но разведчик неожиданно отказался.
— Вы что, хотите, чтобы меня на такой мелочи поймали? — тусклым голосом проговорил он. — Табачный запах очень долго держится. А есть люди с поразительным нюхом на чужой сорт табака. Особенно женщины…
