— У меня есть свои маленькие внуки на Западе.
Внуки!
— Я покажу тебе их фотографии. Хорошенькие, правда? А это на стене портрет бедного дорогого папочки. Вот уж двадцать лет, как он умер.
Портрет бедного дорогого папочки был большим пастельным рисунком, изображавшим бородатого мужчину с кудрявой бахромой белых волос вокруг лысины.
О, отвергнутый возлюбленный!
— Он был хорошим мужем, хотя облысел уже в тридцать, — сказала миссис Фэр с нежностью. — Да-а, я имела богатый выбор поклонников, когда была девушкой. Теперь я стара, но уж повеселилась на славу, когда была молода. Сколько кавалеров в воскресные вечера! Все старались пересидеть друг друга! А я держала голову высоко, как какая-нибудь королева! Папочка был среди них с самого начала, но я в первое время считала, что мне нечего сказать ему. Мне нравились отчаянные. Был Эндрю Меткалф… Я чуть не убежала с ним. Но я знала, что счастья это не принесет. Ни в коем случае не убегай. Это не к добру, и пусть никто не убеждает тебя, будто это не так.
— Я… я не… ни в коем случае.
— В конце концов я вышла за папочку. Его терпение иссякло, и он дал мне двадцать четыре часа на то, чтобы решить и сказать «да» или «нет». Мой папаша хотел, чтоб я наконец остепенилась. Он разнервничался, когда Джим Хьюит утопился из-за того, что я не пошла за него. Папочка и я были очень счастливы, после того как попривыкли друг к другу. Он говорил, что я подхожу ему, так как мало думаю. Папочка считал, что женщины созданы не для того, чтобы думать. Он говорил, что они от этого бывают усохшие и неестественные. Печеные бобы ужасно плохо действовали на его желудок, и у него часто бывали прострелы, но мой бальзам из трав всегда ему помогал. Был в городе один специалист, который говорил, что может вылечить его раз и навсегда, но папочка всегда считал, что если уж попадешься в лапы этим специалистам, они тебя никогда не выпустят — никогда. Как кормлю свинью, так его вспоминаю. Он очень любил свинину. И ни куска бекона съесть не могу без того, чтобы не вспомнить о нем, А тот портрет напротив папочки — королева Виктория. Иногда я говорю ей: «Если б с тебя снять все эти кружева и драгоценности, моя дорогая, очень сомневаюсь, что ты будешь выглядеть сколько-нибудь лучше меня».
Прежде чем позволить Нэн уйти, Томасина настояла на том, чтобы та взяла с собой пакетик мятных леденцов, розовую стеклянную вазочку для цветов в форме туфельки и стакан крыжовенного джема.
— Это для твоей мамаши. У меня всегда хорошо получается крыжовенный джем. Я как-нибудь зайду к вам в Инглсайд. Хочу посмотреть на этих ваших фарфоровых собак. Передай Сюзан Бейкер, что я очень признательна ей за молодую ботву репы, что она прислала мне весной.
Ботва репы!
— Я думала поблагодарить ее на похоронах Джекоба Уорнера, но она ушла слишком быстро. Я не люблю спешить на похоронах. Уже целый месяц ни одних похорон не было. Я всегда думаю, что это ужасно скучное время, когда нет похорон. Ближе к Лоубриджу всегда полно похорон. Мне это кажется несправедливым. Ну, приходи еще повидать меня, хорошо? В тебе что-то есть, как говорится — «доброе сердце лучше серебра и золота», и я думаю, это правда.
Она очень ласково улыбнулась Нэн — у нее была очень приятная улыбка. В ней можно было видеть красивую Томасину прежних лет. На этот раз Нэн все же сумела улыбнуться в ответ. Ей щипало глаза. Она должна уйти, прежде чем расплачется открыто.
«Какая хорошая, воспитанная девчушка, — думала старая Томасина Фэр, глядя из окна вслед Нэн. — Нет у нее этого мамашиного дара бойко говорить, но, может быть, это и неплохо. Большинство теперешних детишек думают, что они сообразительные, когда на самом деле они просто дерзкие и нахальные. Поглядела я на эту малышку и вроде как помолодела».
Томасина вздохнула и снова вышла во двор, чтобы закончить подрезку ноготков и выполоть несколько лопухов.
«Слава Богу, я еще гибкая», — думала она.
Нэн возвращалась в Инглсайд обедневшей на одну мечту. Лощина, полная маргариток, не могла пленить ее, поющая вода взывала к ней напрасно. Ей хотелось поскорее добраться до дома и скрыться от людских глаз. Встретившиеся ей две девочки захихикали, миновав ее. Смеялись ли они над ней? Как смеялись бы все, если бы знали! Маленькая глупая Нэн Блайт, которая создала целый роман из фантазий о бледной Таинственной королеве и нашла вместо нее вдову бедного дорогого папочки и мятные леденцы!
Мятные леденцы!
Она ни за что не станет плакать. Большие десятилетние девочки не должны плакать. Но чувствовала она себя неописуемо несчастной. Что-то драгоценное и красивое исчезло, было потеряно, какой-то тайный источник радости, который — так она думала — уже никогда больше не будет принадлежать ей. Инглсайд был полон восхитительного запаха коричного печенья, но она не пошла в кухню, чтобы выпросить несколько штук у Сюзан. За ужином у нее явно не было аппетита, даже несмотря на то, что в глазах Сюзан она читала слово «касторка». Аня заметила, что Нэн очень молчалива с тех пор, как вернулась со старой фермы Мак-Алистеров, — Нэн, которая пела буквально с рассвета до заката. Неужели долгая прогулка в жаркий день оказалась ей не по силам?
— Отчего такое страдальческое выражение лица, дорогая? — спросила она словно мимоходом, когда, войдя в комнату близнецов с чистыми полотенцами в сумерки, увидела, что Нэн лежит, свернувшись калачиком, на диванчике у окна, вместо того чтобы вместе с остальными охотиться на тигров в экваториальных джунглях в Долине Радуг.
Нэн не собиралась говорить никому, что она была так глупа. Но все как-то само собой рассказывалось маме.
— Мама, неужели все в жизни сплошное разочарование?
— Не все, дорогая. Расскажи мне, что разочаровало тебя сегодня.
— Ох, мама, Томасина Фэр… положительная! И нос у нее вздернутый!
— Но почему, — спросила Аня в искреннем недоумении, — тебя должно волновать, вздернутый у нее нос или нет?
И тогда слова полились потоком. Аня слушала, как всегда, с серьезным лицом, молясь о том, чтобы не выдать себя взрывом смеха. Она помнила ту маленькую девочку, какой была она сама в Зеленых Мезонинах. Она помнила Лес Призраков и двух подружек, ужасно напуганных собственными выдумками. И она знала, какую глубокую горечь вызывает утрата мечты.
— Ты не должна принимать так близко к сердцу то, что твои иллюзии развеялись, дорогая.
— Я ничего не могу с этим поделать, — горестно сказала Нэн. — Если бы я начала жизнь заново, я бы никогда ничего не воображала. И никогда больше не буду.
— Моя глупая, моя дорогая глупая девочка, не говори так. Воображение — чудесный дар, мы должны владеть им, но не давать ему завладеть нами. Ты принимаешь свои фантазии чуточку слишком всерьез. О, фантазии восхитительны — мне знаком этот восторг. Но ты должна научиться не переходить границу между реальным и нереальным. Тогда способность ускользать по своему желанию в собственный прекрасный мир удивительным образом поможет тебе пережить трудные моменты жизни. Мне всегда легче справиться с трудностями после того, как я совершу одно-два плавания к Островам Волшебства.
