Верно как-то заметил Михаил Овернский: Гонилон чувствует себя в городе этаким маленьким Папой, вершителем и созидателем, приближенным к Сферам Небесным больше, чем любой другой... Действительно, чего ему не доставало?
Серьезной охраной архидиакон за последние годы не озаботился: во-первых, прелаты Святой Матери-Церкви a priori неприкосновенны, во-вторых, кто посмеет обидеть добряка и благодетеля, пусть даже имеющего несколько более широкие взгляды на мораль и статус священнослужителя? Кто без греха — пусть первым бросит камень!
За дворцом приглядывал пяток сержантов прево, обходивших близлежащие улицы с бóльшим усердием, чем обычно, и только. Теоретически, сопротивление могла оказать прислуга, но один-единственный Жак (не говоря уже о сицилийцах или Ролло фон Тергенау) разобрался бы со смердами не вынимая клинок из ножен.
Тем не менее следовало быть настороже: опасность в виде мордоворотов с острыми железками в руках предсказуема и обыденна, — эка невидаль! — остерегаться надо совсем другого...
— Весьма предсказуемо, — пожал плечами брат Михаил, — Двери заперты, за звук колокольчика и стук никто не отзывается, собаки во дворе не лают. Неужели сбежал?
— Собаки? — Рауль вдруг замер. — Вы сказали — собаки?
— Да, а что собственно?..
— Вы же часто бывали во дворце архидиакона! Где охотничьи собаки? Дворовые псы? Кошки? Как Гонилон передвигается по городу? На мессу в Сен-Вааст, например? Упряжь? Библейский ослик? Вспоминайте!
— На носилках, паланкин, — очень медленно, будто заворожено произнес доминиканец. Понял, о чем говорит мэтр. — Ну конечно же! Домашняя скотина на дух не переносит черное колдовство и его носителей! Лошади, собаки, коровы! Тогда как полудикие твари вроде фуро к магии совершенно безразличны! Мэтр, поздравляю! Вы гений!
— Чересчур туго соображающий гений, — признался Рауль. — И мне до сих пор неясно, почему я не чувствовал принадлежащее человеку колдовство, хотя постарался самым тщательным образом изучить город?
— Я не смогу ответить на вопрос, пока мы не попадем внутрь. Арриго, ты у нас обучен подобающим дисциплинам? Предоставляю полную свободу действий.
— Ваше преподобие, — невозмутимо ответил сицилиец, — может быть вы и привыкли входить в замки важных особ через парадные ворота, но в любом таком дворце имеется множество дверей попроще. Кухня, помещения для прислуги, конюшня... Да, конюшни здесь не видно, зато есть крытая галерея ведущая в цистерцианскую женскую обитель. Ровно через дорогу. Соблагоизволите последовать за мной?
— Von Stierlitz, James Bond, Mata Hari, — непонятно проворчал барон де Фременкур. — Тоже мне, герои. Профессионал опознается по наиболее простым решениям...
— Что? — оглянулся брат Михаил. — Окажите любезность говорить по-французски, будет лучше если каждый из нас поймет друг друга с полуслова...
* * *
Решение пройти через аббатство цистерцианок было не самым удачным. Привратники из числа мирян сгинули, в коридорах никого, трапезная пуста и холодна — не топили с вечера. Преподобный, дабы подтвердить возникшие подозрения, заглянул в церковь обители, пробыл под сводами нартекса несколько мгновений и вышел обратно с ничего не выражающим застывшим лицом.
— Они собрались в храме, — глухо сказал Брат Михаил. — Некоторые еще живы, но помочь мы, конечно, ничем не можем...
Его архидиаконское преосвященство в сущности оказался редкостной гнидой: преграждавшая галерею тяжелая дверь цельных дубовых досок с фигурной оковкой была заперта изнутри — Гонилон, почуяв неладное, полностью изолировал свое жилище от внешнего мира, включая монастырь. Арриго ди Джессо, поплевав на ладони, выбрался из стрельчатого окна крытого перехода на пологую крышу и проник в коридор со стороны дворца. Было слышно, как он поругивается на мессинском диалекте: пришлось растаскивать старую мебель, которой дополнительно подперли двери.
— Осада долго не продержалась, — съязвил Жак. — Ваше преподобие, дополнительных распоряжений не последует?
— Никаких, — покачал головой Михаил Овернский. — Убивать только тех, кто попытается напасть. Гонилон нам нужен живой во что бы то ни стало. Рауль, используйте все ваши умения, предупреждайте о самом мимолетном дуновении колдовства!
— Пока ничего особого не замечаю, — сказал мэтр. — Знаете куда идти? Я бывал только в приемной и гербовом зале.
Поворот к хозяйственным помещениям, за ними библиотека и лестница вниз к внутреннему двору-атриуму с покрытым ледяной коркой имплювием. Людей не видно, хотя штат прислуги у аррасского викария был немалый, едва не четыре десятка. Разогнал всех? С него станется...
Двоих вооруженных холуев нашли в зале для приемов, том самом, где происходил памятный Раулю quodlibet. Пикнуть не успели — сицилийцы утихомирили обоих, пускай и не до смерти: поваляются до полудня и встанут, лишь голова поболит денек-другой. Слева за возвышением для архидиаконского кресла проход в жилые покои.
— Ищите, — приказал брат Михаил. — По двое, в одиночестве не ходить!..
Роскошный кабинет пуст. На пюпитре для писца валяются нераспечатанные свитки, стол украшен блюдом литого золота с засыхающими остатками гуся на вертеле — преосвященный в домашней обстановке строгим предпасхальным постом пренебрегает. Ай-ай-ай, как нехорошо! Какой грех!
— Человек несовершенен, — констатировал очевидное преподобный, в ответ на иронический шепоток барона де Фременкур. — Но по мне, так лучше бы Гонилон умер исключительно от обжорства — век-другой в чистилище и отправляйся себе в райские кущи... Ролло?
— Нашел, — сказал вышедший из-за бархатных занавесей баварец. Вид деловитый до невозможности: с ленцой протирает тряпицей короткий изогнутый кинжал для ближнего боя, меч так и не обнажил. — Спальная. Оставил под надзор мессира Танкреда, от него не сбегут. Пожелаете взглянуть?
— Сбегут? — уточнил преподобный. — Гонилон не один? Сколько их там?
— Сейчас — двое. При архидиаконе старый августинец, мерзкой рожею смахивающий на нильского зверя крокодила. Безоружны, сосудов с ядом при себе нет, мы проверили. Третьему я, прошу прощения, перерезал глотку — незачем было бросаться с дагой на мессира ди Джессо, при этом громогласно богохульствуя и оскорбляя достоинство дворянина.
Михаил Овернский быстро взглянул на Рауля. Мэтр только руками развел — нет никакого вредоносного колдовства, хоть ты тресни!
Действительно, у входа в опочивальню преосвященного темнеет лужа багровой крови, возле стены валяется труп. Сам Гонилон полусидит на высокой постели, вид болезненный — покрасневшие слезящиеся глаза, кожа бледна и в испарине, дышит тяжело. Чума? Нет, вроде не похоже...
Поодаль застыл монах в белом, секретарь — на безобразной физиономии выражение презрительной надменности, будто и не по его душу пришли неприветливые господа с клинками на поясах. Рядышком бдит Танкред, готовый моментально пресечь любое неблагочиние пред ликом брата Михаила.
