На следующий день нам предстояло выработать план обороны, и я решил переговорить об этом с Оддой.
— У меня есть план… — начал я, после чего мы с ним поднялись на стену, откуда можно было видеть передвижение войск. — Давайте выследим их расположение и нападем на них сами в первое же утро еще до рассвета.
— Но благоразумно ли это? — осторожно спросил он. — Здесь мы, по крайней мере, находимся под защитой стен. — Возражения Одды конечно же имели смысл, и он искренне полагал, что у него выгодная позиция для того, чтобы сопротивляться. Но…
— Буду с вами говорить совершенно откровенно, — ответил ему я. — Как вы можете заключить по моему виду, когда-то я принадлежал к войску норвежцев, соперников датчан, а потому знаю, что ваша крепость не продержится и нескольких дней, если они осадят ее. Другие, куда более крупные и защищенные крепости, падали за день. А тут еще следует иметь в виду и то, что войск у Сигурда Змееглазого много. Судя по тому, что рассказали нам пленные, у него около шестидесяти кораблей, на каждом приблизительно по тридцать человек. Таким образом, мы имеем две тысячи воинов…
— Но мой гарнизон не превышает двухсот человек! Господи помилуй! — едва ли не в ужасе воскликнул вождь.
— Тысяча двести, позвольте напомнить, — и с этими словами я протянул ему руку.
— Можете рассчитывать на мою помощь в чем угодно и когда угодно, Энгус. Я верю в ваше решение.
— Лучшее время для атаки на этих ублюдков — раннее утро, перед самым рассветом, когда они еще не проснулись…
Одда весело рассмеялся. Да, действительно, он обладал таким же детским характером, как и Бран.
Несколько позже вернулись наши разведчики и сообщили, что армада Сигурда находится в шести часах пути отсюда и двигается, скорее всего, в нашем направлении. Кроме того, разведчики узнали, что на пути норманнов лежат еще две деревни, где они непременно остановятся, чтобы забрать провиант и лошадей, в которых сильно нуждаются.
«Значит, этой ночью они еще не нападут», — подумал я. Они непременно захотят отдохнуть и атакуют нас не раньше следующего дня. Деревни они, конечно, сомнут с ходу, но штурм крепости — это совсем иное дело.
Я очень рассчитывал на то, что датчане, как обычно, встанут лагерем где-нибудь неподалеку, и, услышав об этом, Одда с энтузиазмом поддержал мой план нападения ранним утром. Он выслал вперед разведчиков, и мы стали готовиться к битве.
Скоро решительный час настал.
Поначалу бледная луна то пряталась среди густых черных туч, то появлялась в холодном зимнем небе. Но вскоре стало совсем темно, и мы едва видели друг друга. Наступило самое подходящее время для захвата лагеря Сигурда. Все играло нам на руку, даже гробовая тишина, не прерываемая ни шумом орла, ни уханьем совы, ни волчьим рычанием, что обычно всегда сопровождают любое передвигающееся войско.
Охрана лагеря плохо соблюдала воинскую дисциплину: некоторые оказались пьяны, остальные просто спали, побросав рядом оружие. Луки, стрелы, молоты, мечи и копья валялись повсюду на земле, словно кем-то забытые детские игрушки.
Мы обговорили с Хагартом и Оддой все детали нападения, и когда я получил их согласие во всем, то подал сигнал к атаке. И, словно полчища насекомых на тучные поля пшеницы, мы устремились на спящего врага. Мы вгрызались ему в горло молча.
Всего в несколько мгновений мы уничтожили весь лагерь. Те, кто оказался настолько упрям, что попытался драться, выглядели по сравнению с нами неповоротливо и вяло. Они валились с ног, как снопы. Ибо дрались датчане, движимые только страхом и боязнью умереть. Некоторым мы позволили убежать, но всех сопротивлявшихся уничтожили. Звенело железо мечей и копий, топоры прорывали красные борозды в черепах врага.
Когда поднялось солнце, лагерь врага представлял собой страшную картину опустошения. Первые солнечные лучи упорно пробивались через густой туман, открывая нам ужасные плоды нашей ночной атаки: недвижимые трупы, содрогающиеся тела и стоны умирающих и раненых. Алая кровь язычников окрасила долину в красный цвет. Где-то вдали, за завесой пыли, еще различались тени немногих, спасающихся бегством. Их преследовала наша конница.
Битва — всегда дело страшное, и мы оправдывали себя лишь тем, что разбили врага и принесли свободу королевству, которому грозило рабство. И только поэтому мы могли рассчитывать на благодарность наших родных и близких.
Мы потеряли совсем немногих, но имена этих мужественных людей останутся в нашей благодарной памяти. Одда потерял больше, поскольку его воины, скрывавшиеся за спасительными стенами, не привыкли сражаться в открытом поле.
Сам Сигурд был мертв. В его могиле нашел свое последнее прибежище и старый Рагнар. Мы собрали всю добычу, которую датчане награбили по саксским деревням, включая и их военную одежду, являвшуюся для нас ценным трофеем. Однако наиболее дорогой находкой оказалось шелковое знамя с вороном, вышитое тремя дочерьми Рагнара Лодброка, короля Уппсалы. Потом мы возвратились в крепость и еще долго праздновали победу зимы 878 года. Мы и представить себе не могли тогда, насколько важной окажется эта простая победа для всей истории Британии.
Глава семнадцатая
Болота Суморсета
Но счастье воина недолговечно. Едва мы одержали победу над Сигурдом Змееглазым, как узнали, что Гутрум вновь собрал огромное войско, с которым углубился в южный Уэссекс, заставив его население искать убежища в Армориканской Британии[14].
На юге же начался такой разгул насилия, грабежей и зверских убийств, каких не бывало никогда прежде. И самым обидным при этом было то, что королевством Уэссекс в то время управлял человек неслыханно благородный и щедрый. Но ему теперь приходилось править, являясь не полноправным властителем, а скорее узником в собственном королевстве. В результате корона стала для него воистину тяжкой обязанностью, а не символом жизни со славой и пышностью. Теперь несчастный король вместо того, чтобы купаться в роскоши, подобно остальным британским правителям, печалился о своем государстве, как отец, и всей душой страдал страданиями своего народа.
Но несправедливость проявлялась и в другом: в то время как Альфред жил узником в форте Суморсета, Гутрум распоясался вовсю, и его армия захватила уже почти все королевство, неся за собой горе и боль во все семьи.
Мы попрощались с Оддой, который остался на своем посту в замке на случай дальнейших нападений, и отправились на помощь доброму королю Альфреду. До сих пор я не могу сказать с точностью, кого именно мне приходилось защищать. Я так давно оторвался от родной деревни, затерявшейся где-то на севере земли скоттов, и уже так долго сражался за народы юга, что теперь мне казалось: я сражаюсь за всю Британию. И я буду сражаться дальше до тех пор, пока будет на этой земле существовать хотя бы один король, готовый пожертвовать собой и до последнего вздоха драться с датчанами, чтобы защитить свой народ.
