Тому были свои веские причины. Три года назад, когда новоиспеченный лейтенант прибыл с направлением ЛенВО по месту прохождения службы, он с поезда попал в учебное плавание, по морским меркам пустяковое, почти каботажное. Но в первые же часы плавания выяснилось, что товарищ лейтенант страдает тяжелейшей, практически неизлечимой формой морской болезни. Толку от него не могло быть никакого, потому что он вынужден был поминутно вскакивать, выбегать на палубу и травить через поручни в океан на глазах у ухмыляющихся матросиков. Ни в рубке, ни в кубрике, ни в кают-компании, ни в лазарете, куда его, полуживого от голода, порывались заложить на третьи сутки, он не мог пробыть ни часа. Так и болтался по палубе, беря на себя и «собачьи вахты», и руководство приборочкой, лишь бы не спускаться.
На его счастье, подвернулся встречный корабль, идущий в Северодвинск. Рафаловича передали туда, а уже из Северодвинска он вылетел военным вертолетом, воспользовавшись оказией. После этого случая Рафаловича перевели в береговую службу. Он нес ее старательно, сверяясь с каждой строкой устава, — но вот приборы в его присутствии отчего-то начинали барахлить, а все попытки исправить ситуацию приводили к полному выходу из строя сложного и дорогостоящего оборудования. Видит Бог, он старался — ночами штудировал инструкции и зубрил схемы, а по утрам, невыспавшийся, но отутюженный и гладко выбритый, прибывал в док минута в минуту… И там сразу же что-нибудь ломалось.
Командование почесало в затылке, и назначило бесталанного лейтенанта освобожденным секретарем комитета комсомола части. Тут уже аккуратность и исполнительность перестали наталкиваться на сопротивление среды, и дела комсомольские, несколько запущенные его предшественником, обрели образцовый порядок. Ленинские субботники, комсомольские собрания на базе и в экипажах Проводились своевременно и на высоком уровне, взносы поступали без задержек, документация велась без изъяна, была отремонтирована и обновлена Ленинская комната. Через полгода Рафалович носил в кармане серую книжицу с профилем Ильича — билет кандидата в члены КПСС. Видимо, его карьера и дальше шла бы по проверенному пути партполитработы, если бы не случай.
В части ждали высокую комиссию из Москвы, возглавляемую лично Главным инспектором ВМФ вице-адмиралом Громобоевым. Командир в экстренном порядке созвал совещание. Поскольку комиссии вменялось в обязанность провести всестороннюю проверку, были вызваны все офицеры и даже мичмана, отвечающие за конкретные участки работы, в том числе и комсомольский лидер Рафалович.
Речь шла о многом, в том числе, конечно, и о том, как оказать высоким гостям достойный прием. В этом вопросе основная роль отводилась интенданту, морскому майору Чеботарю. Товарищ майор бодро зачитал список мероприятий, после чего перешел к подробностям. Присутствовавшие, уставшие от речей друг друга, слушали майора невнимательно, и лишь перед лейтенантом Рафаловичем лежал раскрытый блокнот, в котором он время от времени что-то чирикал.
— Так, товарищи, есть вопросы к товарищу Чеботарю? Нет…
И тут неожиданно для всех поднялся Рафалович.
— Разрешите, товарищ капитан первого ранга? Командир недоуменно посмотрел на главного комсомольца.
— Пожалуйста.
— Вот вы, товарищ майор, перечисляя довольствие, отведенное на прием комиссии, упомянули коньяк армянский и водку «столичную»…
— Ну и?
— Простите, эта продукция будет местного разлива?
— Разумеется. А в чем дело?
— Видите ли, от этой продукции у нас не только дембеля, но и представители командного состава имеют неприятности… Считаю, что для приема комиссии такого высокого уровня это будет… несолидно.
— А ты что предлагаешь? — грубо спросил майор.
— Я, товарищ майор, предлагаю обратиться в хорошо всем нам известную «Арктику». По имеющимся у меня сведениям, Аллавердыев получил партию настоящего шотландского виски и коньяка из самого Еревана. Оптом он согласен отдать без наценки.
— А где я возьму средства? — с ударением на последний слог спросил майор. — Ты, что ли, из своего кармана вынешь? У меня на эти виски ассигнований не предусмотрено.
— Никаких ассигнований и не надо, — выдерживая сердитый взгляд майора, ответил Рафалович. — Опять же, по моим сведениям, нами, точнее вами, получен вагон гречневой крупы. Аллавердыев согласен взять крупой, я выяснял.
Майор стал похож на накаленный утюг.
— И по какой же статье мне крупу списывать прикажете? — осведомился он настолько ядовито-презрительным тоном, что всем присутствующим стало ясно, что уж сейчас-то наглый лейтенантишка взбзднет и ссыплется по трапу, как та гречка.
Но лейтенант и не думал ссыпаться. Глядя прямо в глаза Чеботарю, он отчеканил:
— По статье «мыши», товарищ майор!
Эта фраза определила его дальнейшую службу. Московскую комиссию приняли с учетом рекомендации Рафаловича, и по итогам инспекции часть получила оценку «отлично». Через месяц Рафалович с блеском провел отчетно-перевыборное собрание, передал дела новому секретарю главстаршине Старкову и вступил в неофициальную должность «командира мышиного отделения», формально продолжая числиться инженер-лейтенантом береговой службы. Настоящие его обязанности начинались там, где кончались возможности официальных каналов снабжения, забота о функционировании которых лежала в ведении майора Чеботаря, и начиналась «местная инициатива». Ее-то, эту инициативу, олицетворял и воплощал всем на радость лейтенант Рафалович. В положенный срок он получил очередное звание и корочки члена КПСС. Дорога была найдена, перспективы вырисовывались если и не блестящие с точки зрения чинов и званий, зато вполне стабильные и комфортные со всех остальных точек зрения.
Строевые офицеры, обычно не жалующие интендантов и политруков, скоро зауважали Ефимыча и за его специфический дар достать что угодно — от заграничных презервативов с усиками до отечественного, но люто дефицитного лекарства для больного ребенка, — и за то, что во всех внеслужебных делах он, неожиданно для всех, оказался на высоте. Лучший преферансист всего Североморска, в дружеских попойках способный уложить под стол самых бывалых выпивох и не имеющий себе равных по части прекрасного пола — последнее испытали на себе как вольнонаемные служащие части, так и представительницы гражданского населения. Ублажив в один незабываемый веселый вечер трех дам кряду, Леня молниеносно миновал то состояние, когда кто-либо из местных дочерей Евы мог предъявить на него особые права. Наоборот, женщины мерились правами на него между собой и гордились одержанными победами. Не вкусили от воистину библейских чресл Рафаловича только жены моряков — они были для него строжайшим табу, и про это знали все его сослуживцы. Можно было ревновать жен к кому угодно, только не к «мышиному командиру». Имелось у него и еще одно немаловажное достоинство: будучи холостым, бережливым, имеющим неплохой приварок от преферанса и, как подозревали, от своих деловых предприятий, он не жмотился и всегда был готов выручить до получки поиздержавшегося товарища. Он ничего не записывал и никогда не напоминал о долгах, но все знали, что просить у него взаймы, не рассчитавшись с прежним долгом, бесполезно. Цифры, сроки и имена он помнил железно…
