– Надо связаться со следователем Дорониным.
– Зачем?
– Как зачем? Будем брать убийцу.
Прокурор–криминалист бросил на астролога недоверчивый взгляд.
– А почему я об этом узнаю последним и вроде бы как случайно?
– Позвони ему и скажи, что мы сейчас подъедем, – вместо ответа попросил Андрей. – Обсудим детали.
Филатов надулся, как Ильич на царскую семью, но ничего не сказал. Мокрая дорога и усилившийся дождь требовали внимания. Успенский прикрыл глаза. Сунув руку в карман, он коснулся чего-то гладкого и холодного. Только тут он вспомнил про свою находку – монокль Покровского, якобы принадлежавший когда-то Булгакову. Почему бы не испытать его сейчас? Все равно заняться больше нечем.
Он сжал монокль в кулаке. Но ставшего уже привычным ощущения тяжести в затылке не почувствовал. Он разжал кулак и потер стеклышко пальцами. С тем же результатом. Неужели он утратил свой дар? А может, никакого дара у него и не было? Так, одни пустые галлюцинации? Во всяком случае, сейчас он ощутил облегчение.
И задремал. Скорее, даже заснул. И увидел странный сон. Он стоял перед дверью с надписью: «Ремонт стекла и фарфора. Реставрация антиквариата». Потом мимо него в дверь прошел, собственной персоной, режиссер Покровский. Андрей незримой тенью проследовал за ним в мастерскую. Внутри все было как полагается в таком заведении. Массивные резные шкафы и стулья, напольные и настенные часы, тарелки, фужеры и чашки на полках. Бронзовые канделябры и скульптуры.
У окна за столом красного дерева сидел лысый тип и с помощью бормашины удалял следы современной отливки с серебряной рыбки, которой предстояло в недалеком будущем стать вновь обретенной работой Фаберже.
– Привет, Аркаша, – поприветствовал его режиссер. – У меня к тебе дело.
Антиквар поднял на него ленивые поросячьи глазки.
– Чего тебе?
Покровский извлек из бумажника фотографию. Через его плечо Успенский увидел на ней портрет Булгакова с моноклем в правом глазу.
– А что тут антикварного? – не понял Аркаша.
– Мне нужен такой же монокль. Только поинтереснее, со шнурком. У Булгакова он слишком простой.
Аркаша ухмыльнулся.
– Так тебе шашечки или ехать? В смысле – как у Булгакова или поинтереснее? Ладно, что-нибудь придумаю. А что я буду с этого иметь?
– Мне тут привезли обалденное средство для роста волос, – похвастался Покровский. – Завтра тебе его подвезу. Иди покупай расческу и фен.
И похлопал Антиквара по лысине.
Андрей почувствовал, что его тоже кто-то хлопает, правда, не по голове, а по плечу. Он открыл глаза.
– Приехали, – сказал прокурор–криминалист. – Тебя что, опять видение посетило?
– Нет, просто задремал. Ну, если приехали, то пошли к твоему новому начальнику, Игорьку. Только сразу движок не выключай, а то запорешь. Покури пока.
И снова откинулся на сиденье. Но продолжения так и не увидел.
* * *
В кабинете, принадлежавшем когда-то Аде Винтер, Филатов и Андрей нашли следователя в обществе режиссера Покровского. После ночи, проведенной в камере, куда его упрятал Филатов, гений выглядел помятым и растрепанным. Впрочем, сейчас он прямо-таки лучился светом и радостью, как звезда спектрального класса белый карлик.
Весь этот поток положительно заряженной энергии Покровский изливал на своего освободителя, следователя Доронина. Режиссер со следователем только что не лобызались.
– Я буду тебя ждать, капитан, – настаивал Артур Эдуардович. – Если не придешь, обижусь. Я тебя с такими людьми познакомлю, завтра майором станешь. А через год прокурором. Генеральным.
– Боже, как он добр! – не смог удержаться от сарказма Филатов. – Ты, Игорь, когда к нему в гости придешь, палец в заднице держи. В целях безопасности на производстве.
Покровский подскочил на месте и уставился на него с плохо скрываемой враждебностью.
– Какого хрена? Вы тут зачем? Серьезные люди уверяли меня, что вас выгнали взашей.
Филатов скромно улыбнулся.
– Сигнал сверху донизу долго идет. На все нужно время.
Андрей продемонстрировал режиссеру монокль, болтающийся на шнурке.
– Это ваше?
Тот сделал удивленное лицо.
– Откуда он у вас?
– Нашел на месте преступления. Это ведь ваша вещица, и я знаю, как она туда попала.
Лицо режиссера исказила судорога презрения.
– Не стройте из себя ясновидца, господин астролог.
– А я и не строю. Просто хотел вам сказать, что калоша у вас действительно настоящая, от Михаила Афанасьевича. А вот монокль.
– Что монокль? Он тоже принадлежал Булгакову, – развязно протянул Покровский.
Андрей удивился:
– Серьезно? Этой стекляшке от силы три года. Не верите? Тогда давайте спросим Аркашу.
Покровский залился пунцовой краской. Кто бы мог подумать, что он может краснеть? Его голос предательски задрожал.
– Что? Какого еще Аркашу? Знать не знаю никакого Аркаши!
– Из антикварной мастерской, – любезно уточнил Успенский.
Он никак не ждал, что попадание будет столь точным. Вот тебе и «просто задремал».
Покровский так и не нашел, что ответить. Он вскочил и направился к выходу. На прощанье отвесил поклон Доронину.
– А тебе, Игорь, я очень признателен. Лично. Буду рад тебя видеть. Заглядывай ко мне в субботу. Как договорились. А сейчас меня ждет мой друг Бекерман. Я, знаете ли, очень ценю своих друзей. Я вообще ничего не забываю, ни хорошего, ни плохого. Имейте это в виду!
Конец фразы, произнесенный угрожающим тоном, был адресован Филатову.
– Я могу идти? – теперь тон режиссера превратился в любезно–издевательский.
– Не смею задерживать, – столь же любезно ответил Прокурор–криминалист. – Но хочу предупредить, что впереди вас ждет большое разочарование.
Покровский, так и найдя, что сказать, чуть ли не бегом выбежал из кабинета. Успенского так и подмывало спросить его – чем вызван интерес к нему «Офис–банка», но он промолчал. Астролог подозревал, что тот и сам не знает ответа на этот вопрос.
На улице режиссер остановился и задумался. Насчет «друга Бекермана» он, конечно, загнул. Никаким другом Борюсик ему не был. А кем же тогда был? Покровский задумался об этом только сейчас, после этого разговора. Компаньоном? Тоже нет. Ответ напрашивался во всей своей простоте. Борюсик был искусителем. Мелким бесом, который помахивает перед носом Покровского морковкой. Или кусочком сыра? Тем самым, бесплатным, который бывает только в мышеловке.
Когда-то в молодости Покровский услышал от одного мудрого человека, что работа может быть только двух типов – либо административной, либо творческой. То есть человек либо создает, либо распределяет созданное другими. И никак иначе. И совмещать эти два вида деятельности невозможно. Или – или.
