Все ждали взрыва, который так и не произошёл.
Единственным звуком, доносившимся из динамиков телевизоров, был рокот лопастей вертолета, который теперь опустился до пятидесяти метров над местом аварии. Оператор приблизил картинку, и зрители увидели человека, который всего несколько секунд назад убегал от полиции на угнанном автомобиле. Лаффен Сёрнес вывалился из бокового окна, разлетевшегося вдребезги при аварии. Его лицо было обращено к небу, позвоночник переломан. Рука, та самая загипсованная рука, оторванная от тела, лежала в нескольких метрах от того места, где находились искорёженные автомобили.
– Чёрт! – закричал журналист.
И звук оборвался.
– Это случилось накануне крупного судебного процесса, – сказала Унни Конгсбаккен, отодвигая ложечкой молочную пену на кофе. – Вы должны понять, что Астор…
Густые седые волосы были собраны на макушке и закреплены лакированными японскими палочками. Одна прядь выбилась из пучка и свисала над ухом. Привычным движением она поправила волосы.
– Астор действительно был убеждён в виновности Акселя Сайера, – продолжила она. – Абсолютно убеждён. Многое говорило против Сайера. К тому же он противоречил сам себе и отказывался содействовать следствию с момента задержания.
Она замолчала и перевела дыхание. Ингер Йоханне заметила, что Унни Конгсбаккен устала, хотя они беседовали всего четверть часа. Правый глаз сильно покраснел – выступили капилляры. Ингер Йоханне показалось, что женщина колеблется.
– Астор был… убеждён, – вздохнула она. – Именно так, насколько я… Нет, теперь я абсолютно уверена.
Она смущённо улыбнулась.
– Слушайте, – сказала Ингер Йоханне и наклонилась к Унни Конгсбаккен. – Я думаю, нам следует подождать со всем этим. Мы можем встретиться позже. На следующей неделе.
– Нет, – ответила Унни неожиданно резко. – Я стара. Но силы пока у меня есть. Позвольте, я продолжу. Астор готовился к своему выступлению. Он всегда много времени тратил на подготовку к процессу. Составлял план. Многие думали, что он выигрывал процессы, импровизируя… – она усмехнулась. – Но Астор ничего не делал подобным образом. Когда он работал, подходить к нему было бессмысленно. Я тогда была в прачечной у нас в подвале. Там за углом, под трубой, я нашла одежду Асбьёрна. Свитер, который я ему сама связала, он был… Я тогда ещё не была художницей. Свитер был в крови. Я разозлилась. Подумала, что он опять устроил одну из своих акций, убил какое-нибудь животное. Вот. Я пошла к нему в комнату. Не знаю, что заставило меня вспомнить…
Она с трудом подбирала слова, будто затрудняясь описать свои чувства и поступки.
– Пока я поднималась по лестнице, я начала думать о том вечере, когда пропала Хедвиг. То есть о том дне, который был после этого. Тогда утром… Мы, конечно, не знали о Хедвиг в тот момент. Только через день или два стало известно о том, что пропала маленькая девочка.
Она дотронулась пальцами до висков, как будто у неё болела голова.
– Я проснулась в пять утра. Я часто встаю в это время. Всю жизнь так делаю. Но именно в то утро, то есть, как потом стало известно, на следующий день после исчезновения Хедвиг, мне показалось, что я что-то слышала. Конечно, я была напугана, у Асбьёрна тогда были все эти мании, он делал такие вещи, на которые, как мне казалось, люди в его возрасте просто не способны. Я услышала шаги. Сначала я собралась встать и выяснить, что происходит. Но я просто не нашла в себе сил. Чувствовала какую-то усталость. Что-то удерживало меня. Я не знала, что именно. Потом, за завтраком, Асбьёрн был молчалив и задумчив. Он никогда таким не был прежде. Этот ребёнок болтал без остановки. Даже когда он писал, он не переставал разговаривать. Болтал и жестикулировал. Постоянно. Он так много думал. Он думал слишком много, он…
Снова на её лице появилась смущённая улыбка.
– Хватит об этом, – прервала она саму себя. – В тот день он молчал. Гайр, напротив, был весел и разговорчив. Я…
Она прикрыла глаза и перевела дыхание. Казалось, что она пытается восстановить всю картину, представить то утро за столом в маленьком городке близ Осло в 1956-м.
– Я почувствовала: что-то случилось, – медленно проговорила Унни Конгсбаккен. – Гайр всегда был спокойным мальчиком. Он почти никогда не разговаривал по утрам. Сидел молча, незаметно… Он всегда находился в тени Асбьёрна. Постоянно. И в тени отца. Хотя Асбьёрн был очень претенциозным молодым человеком и никогда не хотел носить фамилию своего отца, муж, по-моему, восхищался им, так можно сказать. Он видел в ребёнке какие-то свои черты. Свою собственную силу. Упрямство. Самоутверждение. А Гайр, напротив, словно вечно занимал не своё место. Но в то утро было по-другому, и я почувствовала: что-то не так. Естественно, я не связала это с Хедвиг. Мы ещё ничего не знали о судьбе этой девочки. Но что-то в поведении мальчиков меня до такой степени напугало, что я даже не смогла спросить их о том, что же случилось. А потом, несколько месяцев спустя, в тот вечер накануне судебного заседания по делу об убийстве Акселем Сайером Хедвиг Госой… Когда я поднималась по лестнице с окровавленным свитером Асбьёрна в руках, рассерженная, растерянная, я вдруг…
Она скрестила руки. Волосы снова распустились и рассыпались по плечам. Из покрасневшего глаза покатилась слеза. Ингер Йоханне точно не знала, плачет ли она, или просто глаз слезится от напряжения.
– Мне всё стало ясно, – сказала Унни Конгсбаккен напряжённо. – Я вошла в комнату к Асбьёрну. Он сидел за столом и писал, как обычно. Когда я швырнула на стол свитер, он пожал плечами, не отрываясь от писания. Хедвиг, сказала я. Это кровь Хедвиг? Он снова пожал плечами и продолжил писать. Я думала, что умру. У меня закружилась голова, я должна была опереться о стену, чтобы не упасть. Этот мальчик стал причиной несчётного числа моих бессонных ночей. Он всегда заставлял меня беспокоиться. Но я никогда, никогда…
Она стукнула кулаком по столу, Ингер Йоханне вздрогнула. Зазвенела посуда, и обеспокоенный официант подошёл ближе.
– …никогда не верила, что он способен на что-нибудь подобное! – закончила фразу Унни Конгсбаккен.
– Спасибо, нам ничего не нужно, – обратилась Ингер Йоханне к официанту. Тот постоял немного и удалился. – Что… Что он ответил?
– Ничего.
– Ничего?
– Да.
– Но… Он признался?
– Ему не в чем было признаваться, как оказалось.
– Боюсь, что теперь я…
– Я стояла в его комнате, прислонившись к стене. Аксель всё писал и писал. Сегодня я уже не помню, сколько мы так пробыли вместе. Наверное, около получаса. Такое чувство… словно я всё потеряла. Возможно, я спросила его ещё раз. Но он всё равно не ответил. Только всё писал и писал, словно меня вообще не было. Словно…
Теперь она действительно расплакалась. Слезы текли по щекам, она вытащила из рукава носовой платок.
– А потом пришёл Гайр. Я не слышала его шагов. Просто внезапно он оказался рядом со мной и уставился на свитер, который лежал на полу. Он начал плакать. «Я не хотел этого. Не хотел». Именно так он и сказал. Ему было восемнадцать, а он плакал как ребёнок. Асбьёрн прекратил писать и бросился на брата. «Заткнись! Заткнись!», – выкрикивал он.
