Таксист крутился на стуле, как уж на сковородке, а потом начал всхлипывать. Мэнн опустился на свой стул и вновь стал гипнотизировать подозреваемого взглядом.
— Эй, Ли! Выдай-ка ему сигаретку.
Ли швырнул пачку на стол. Инспектор достал сигарету, прикурил и протянул Максу. Тот принял ее с благодарностью.
— Ну что — лучше стало?
Фон, затянувшись, изобразил жалкое подобие улыбки.
— Нет ничего лучше сигареты, когда надо успокоить нервы, — сказал Мэнн.
Арестованный молча посмотрел на него. Детектив передвинул к нему по поверхности стола снимок с торсом Зоей.
— На ней ожоги от зажженной сигареты. Целых шестьдесят восемь штук.
Водитель снова бросил взгляд на Мэнна, и последнему показалось, что сейчас он что-то скажет. Но таксист промолчал. Откинувшись на спинку стула, он остановившимися глазами созерцал цветные снимки, которые продолжал выкладывать перед ним инспектор.
— Все эти женщины провинились лишь в том, что знали тебя, Макс. Действительно, они допустили большую ошибку, что доверились тебе и пользовались твоими услугами.
Задержанный покачал головой и уперся взглядом в крышку стола.
— Мне нечего сказать.
Мэнн поднялся и стал кругами расхаживать по комнате, находясь вне поля зрения Фона.
— Скажи мне одну вещь, Макс… На этих фотографиях не все девушки, верно?
Детектив посмотрел на наблюдавшего за ним Энджи. Тот лучше, чем кто-либо, знал, что Мэнн сейчас чувствует. Своим взглядом он, казалось, хотел дать коллеге понять, чтобы тот не выходил из себя и держал чувства под контролем.
— Я спрашиваю, так ли это?
Арестованный повел глазами по комнате, отыскивая полицейского. Но так и не отыскал, поскольку Мэнн в этот момент стоял за его спиной. Положив руки на плечи задержанного, инспектор с силой сдавил их.
— Где ирландка Бернадетта? Где Джорджина? Где они?
Задавать вопросы относительно Хелен он был еще не готов. Кроме того, оставался шанс спасти Джорджину, и он решил сконцентрироваться на этом.
— Тебе нравилась Джорджина, а ты — ей. Мы не нашли девушку в твоей домашней тюрьме. Равным образом на стене нет ее снимков. Но кто-то не так давно все-таки сидел у тебя взаперти, не так ли, Макс? Кто эта женщина? И где она сейчас?
— Я не знаю, где она! — вскричал арестованный, помимо воли вскакивая с места. Более всего на свете ему хотелось убраться из этой комнаты.
— Хочешь убежать? Готов поспорить, что эти женщины тоже хотели спастись бегством. Но им такого шанса не представилось. Впрочем, тебе тоже сбежать не удастся.
Детектив схватил Макса за воротник и, перевернув попутно стол, подтащил его к стене и притиснул к ней. Потом схватил арестованного за горло и оторвал от пола. Фон висел в его руке, как тряпичная кукла. Глаза вылезли из орбит, а лицо посинело.
— Ну, ты будешь говорить, Макс?
Тот посмотрел Мэнну в глаза, словно прося побыстрее его прикончить. Инспектор выждал еще несколько секунд и, когда глаза подозреваемого затуманились, выпустил из хватки.
— Думаешь, я облегчу тебе процесс перехода в лучший мир? Нет, до этого вам с братом еще много чего придется перенести. Конечно, в моей власти несколько скрасить твое существование. К примеру, я могу распорядиться, чтобы с тобой лучше обращались. Или, если ты согласишься сотрудничать, даже позволю побыть какое-то время наедине с братом. Итак, скажи мне, где сейчас находятся Бернадетта и Джорджина. Они живы?
Макс хрипел и кашлял, отчаянно мотая головой из стороны в сторону, так как дыхание у него еще не восстановилось. При этом он даже колотил руками по каменному полу, как если бы это могло помочь заглотнуть побольше воздуха.
Мэнн отошел и установил как надо стол и стулья, после чего опустился на сиденье.
К арестованному подошел Энджи, оттащил к столу и усадил на прежнее место. Фон вжался в спинку стула и принялся нервно сжимать и разжимать руки. При этом по лицу его обильно стекал пот.
— Я не знаю, где она. И больше не скажу ни слова.
Мэнн повернулся к Энджи:
— Я ухожу.
По его разумению, сейчас Макса лучше было оставить в покое, чтобы он мог минут двадцать поразмышлять в одиночестве о своей дальнейшей судьбе. Ну а пока таксист будет думать, он попытается вступить в контакт с идиотом.
— Дай мне знать, когда этот согласится говорить. Я же пойду искать плоскогубцы. Надо кое-кому вырвать зубы.
Глава 82
— Как дела, Джорджина?
Девушка стояла перед ним худая и изможденная, с проступавшими ключицами. Кожа стала как пергаментная, а глаза — тусклыми.
— Подойди и присядь. — Он похлопал по сиденью стоявшего рядом стула.
Она заколебалась на мгновение, но потом подчинилась, подошла и, тяжело вздохнув, села на указанное место.
— Сколько еще времени я должна оставаться здесь? — спросила похищенная с такой печалью и усталостью в голосе, что если бы он обладал способностью испытывать сочувствие, ее слова непременно тронули бы его.
— Почему ты спрашиваешь? Тебе не терпится покинуть меня? Между тем за последнее время я очень привязался к тебе, Джорджина. — Он положил руку на ее бедро. Девушка почувствовала сквозь тонкую ткань платья жар и тяжесть жестокой руки, поникла головой, вздрогнула, а на ее бескровных губах проступила странная безжизненная улыбка. — Ты вся дрожишь. Должно быть, тебе холодно. Ну-ка, иди ко мне…
Он усадил ее на колени. Она казалась тяжелой и вялой, как больной ребенок.
Джорджина потеряла счет времени, так как дни для нее сливались в единое целое, и она перестала замечать их. Прекратила сопротивляться и уже без напоминаний со стороны закатывала рукав. Словно во сне чувствовала, как ей что-то кололи в вену, а потом ослабляли турникет. После этого по телу растекалось тепло, дававшее забвение и успокоение. Часы тянулись, как дни, когда она лежала у себя на постели, глядя перед собой остановившимися глазами с крохотными, с булавочную головку, зрачками. Дни же казались годами. Девушка не сомневалась, что никто ее не найдет и она умрет в этой самой комнате. В глубине души Джорджина знала, что Ка-Лей уже умерла. Она чувствовала это и даже, бывало, чуть ли не воочию видела ее мертвой. Когда проваливалась в забытье, перед мысленным взором оказывалась призрачная Ка-Лей, бродившая как неприкаянная по некоему потустороннему пространству в ожидании любимой сестры Джорджины. Она также видела словно со стороны собственную жизнь, проходившую перед глазами с замедленной скоростью, будто кадры старой поцарапанной целлулоидной кинопленки. Джорджина слышала, как отдавалось эхом в ушах сердцебиение, слышала, когда какие-то люди разговаривали о ней. Слышала даже, как тяжело, с натугой, проворачивалась под ней земля, и рев раскаленной магмы, заполнявшей земное ядро. Слышала и то, как переговаривались на кантонском диалекте женщины в ресторане «Золотой дракон». Она смотрела на них взглядом ребенка, прячась за юбками матери, также являвшейся ей в этих странных бдениях. Видела глаза матери, когда за той пришла смерть, и слышала, как отлетела ее душа, прошелестев: «Вот и все…»
