— продолжила Наташа. — И как опытным путем выяснилось, что до пятого этажа эта его зараза не добивает. Зато с первого по четвертый все телевизоры были… Ну, вы поняли. Перед дверью квартиры этого говнюка собралась настоящая демонстрация. Как первое мая, только громче. Они долбились изо всех сил, но говнюк был умный и не открывал. Кто-то предложил выйти во двор и побить ему стекла. И только потом выяснилось насчет пятого этажа, и все обманутые в лучших чувствах женщины придумали план всем вместе пойти к тете Оле с пятого этажа сейчас, а уже потом разбираться с говнюком.
Под эту негромкую и, в общем-то идиотскую историю, оторваться от прослушивания которой было решительно невозможно, народ продолжал пребывать. На входе даже пару раз возникли какие-то трения, но команда Светы и Бегемота усилилась примкнувшим к ним Астаротом и еще каким-то рослым парнем из редакции Жана, и заминка была устранена. Я сначала пытался посчитать, сколько людей входит, но быстро сбился и забил на это дело. Потом спрошу у Светы, она стопудово все тщательно задокументирует.
— Лично мне на судьбу Марианны было наплевать, — с интонациями сказочницы продолжала Наташа. — И телевизор я смотреть не очень люблю, обычно он просто шуршит там что-то себе, а я занимаюсь своими делами. Но эта ужасная музыка! В общем, вы же понимаете, что терпеть было нельзя?
— Это точно! — подтвердил Бельфегор. — У меня однажды сосед пластинку с детской песенкой включал тридцать раз, так я…
— Говнюк этот не знал одной вещи, — Наташа перевела взгляд на меня, уголки ее губ дрогнули, обозначив хищную улыбку. — У моей тетушки хранился запасной ключ от его квартиры. Ну, в смысле, от квартиры его мамы. Тетушка моя вообще знатный Плюшкин, у нее полный дом всякой всячины, кажется, она в принципе ничего выбросить не в состоянии. Я взяла ключ. Потом подумала и прихватила с собой банку с краской для пола. Такая коричневая мерзкая краска, я не знаю, почему у нас принято красить пол в такой цвет. У тетушки от ремонта осталось. Или у кого-то осталось, а она не смогла пройти мимо, чтобы не спасти половину банки краски цвета говна.
Часть гостей с любопытством окружили наш импровизированный ринг и громко обсуждали правила. Скорее всего, оформляла их педантичная Света. При помощи трафарета и фломастеров. На сам ринг пока никто лезть не решался. Я усмехнулся, подумав, что все-таки публика пока еще довольно шуганная. Не сравнить с той, которая в двадцать первом веке. Миллениалы в комплекте с зумерами уже давно бы прыгали по скамейке и пререкались с охранниками, если бы таковые были. Пожалуй, завсегдатаи рок-концертов тоже, но сейчас их было совсем немного. Так что люди стояли вокруг «ринга», тыкали пальцами в правила и переговаривались. И головами крутили, будто искали вокруг запретительные таблички на тему, что здесь нельзя трогать руками, и куда не лезть.
— Я спустилась на два этажа вниз и открыла дверь, — продолжала свою историю Наташа. — Зашла в коридор. А там эта ужасная пищащая музыка. Очень громко. Оглушительно просто. Меня прямо затрясло от бешенства. Захотелось взять молоток, который лежал на тумбочке, и… Кстати, молоток я взяла. Но потом вспомнила, что я же цивилизованный человек. И что если я сейчас говнюку проломлю череп, то сидеть мне придется, как за человека. В общем, я положила молоток. И открыла банку с краской. Зашла в комнату. А там говнюк сидит в кресле, а перед ним — телевизор, а на телевизоре… Он был так увлечен, что даже не заметил, что я вошла. И не оглянулся. А зря, зря… Хотя хрен бы ему это помогло, вот что!
Людской поток потихоньку начал редеть. Но народу в нашу «Фазенду» набилось уже изрядно. Я запоздало подумал, что эта наша вешалка — это прямо-таки рай для карманников и прикинул, что надо бы тот угол возле входа превратить в гардероб с номерками. Очень там удачный выступ стены, если приколотить ширму и…
— Я меееедленно подошла к нему со спины, — невозмутимо продолжала Наташа. — Медленно — это не чтобы он меня не заметил. Он бы меня не заметил, даже если бы я чечетку сплясала прямо у него за спиной. Медленно — это чтобы сдержаться и не треснуть его этой банкой по голове, а аккуратно вылить все ее содержимое ему на голову. Чтобы говнюк приобрел наконец свой натуральный цвет, как ему и полагается.
Бельфегор сдавленно захихикал, но лицо Наташи было предельно серьезным. И даже немного грозным.
— А скоро все начнется? — спросил кто-то из бродящих по залу гостей.
— Я вылила на него всю краску, и его голова стала похожа на кучу блестящего коричневого свежего… Ну, понятно, в общем… А то я что-то так часто повторяла сегодня это слово, что уже даже тут, кажется, начало вонять. Он заорал и замахал руками. Но эту штуку, которой играл, из пальцев так и не выпустил. Я даже в краске руки испачкала, пока его руку разжимала. И подумала, что раз я теперь тоже в коричневом, то мне можно сделать и еще кое-что. Я вернулась в коридор…
— За молотком! — догадался Бельфегор.
— За молотком, — подтвердила Наташа, совершенно не обращая внимания на то, что у ее занимательной истории появились и другие слушатели. Уже не из числа устроителей, а из тех гостей, которые догадались, что всякие объяснения воспоследуют как раз со стороны сцены и начали стекаться туда. — Я взяла молоток и вернулась в комнату. Оторвала эту мерзкую коробочку от телевизора. Положила на пол…
Наташа обвела глазами окружающий мир, как будто только что заметила, что она тут вообще-то не одна.
— И разбила все это добро в мелкую пластмассовую крошку! — Наташа внезапно перешла почти на крик, так что эту фразу слышал уже почти весь зал. Потом она посмотрела на меня. — Вообще я это все
