заметил. Он резко развернулся к нему, выронив диадему, и та сверкающим обручем зазвенела на каменном полу.
– Ты не веришь в правильность моих решений? – Голос Божества был обманчиво мягким.
– Я… немного не понимаю. Пророчество ведь очень важно. Грея нельзя убивать, он нужен, если мы хотим сделать все по плану и… – Хайнц замолчал, когда холодная мраморная рука статуи легла на его щеку. Мирза улыбался, но в его сапфировых глазах плескался настоящий холод той стороны Крестейра, куда никто, кроме Пяти, не заглядывал.
Он подцепил изящными пальцами острый подбородок Греха и рывком поднял его голову, заглядывая не просто в глаза, а в самое нутро. Хайнцу показалось, что он обнажен перед ним, что его тело вдруг стало невесомым, распалось и распахнулось, вываливая наружу все его мысли, чувства и дымящиеся теплом внутренности.
– Ты уже все сделал. Нам не нужно это пророчество, ведь ты своими руками открыл Двери Изнанки и пустил Их, Хайнц. Ты это сделал. Я знал, что ты с этим справишься, мое дитя, ведь ты такой мудрый Грех. Я выбрал тебя своим последователем. Ворон мой чернокрылый, тебе не нужны никакие люди рядом, чтобы делать то, что от тебя требуется. Никакие Германы и Грейдены. – Мирза держал крепко. Настолько крепко, что на челюсти наверняка останутся синяки.
Хайнцу казалось, что его режут заживо и выворачивают наизнанку. Он пытался что-то ответить, но мог лишь бесшумно распахивать рот в попытках собраться.
– Ты меня услышал? – Мирза чуть стиснул его щеки и затем убрал руку.
– Да.
– Очень хорошо. Ты никогда меня не разочаровывал.
– Благодарю за доверие. Славься в звездах, наш благодетель. – Хайнц заставил себя захлопнуть сознание и сложил руки в молитвенном жесте.
– Я верю в тебя, мое дитя. Ты справишься. – Мирза элегантно взошел обратно на пьедестал. – Нет ничего, с чем бы ты не справился, Хайнц. Правда?
– Правда, – соврал Хайнц.
– Я буду ждать хороших новостей. – С этими словами Божество распахнуло руки и застыло безжизненной статуей.
Хайнц какое-то время не двигался, вслушиваясь в каждый шорох в тишине и осознавая себя без боли в запястье. Он осторожно поднял голову, убедился, что Мирза стоит недвижимый, и затем выпрямился. Сжал свое сознание, свои мысли в тесное кольцо, не давая им выхода, а затем медленно направился прочь.
Он дал себе свободу думать и чувствовать только тогда, когда оказался в своей комнате в противоположном крыле, подальше от коридора с комнатой Грея, от залы с пророчеством, от книжных стеллажей, за которыми прятался Мирза. Хайнц захлопнул дверь, привалился к ней спиной и прикусил собственный кулак, давя внутри крик.
«Нет ничего, с чем бы ты не справился, правда?»
Неправда!
Хайнц смотрел на свои руки и видел на них пепел останков названого брата и кровь выбранного им же человека, не пережившего смерть Греха. Этими руками он ощущал, как тепло покидало тело маленького Германа, которого он безуспешно пытался оживить.
Этими руками он пустил в Крестейр Инкурсию, и ничего, абсолютно ничего не изменилось.
Хайнц был умным, способным, его мудрость копилась столетиями, да только от этого не было никакого толку. Что бы он ни делал, как бы ни пытался изворачиваться, все становилось только хуже. Он не справился ни с одной потерей, и боль отравляла его разум, словно гниющая под кожей заноза.
Он не хотел признаваться себе в том, что у него проблемы, потому что считал это показателем слабости. Но вся горькая правда в том, что проблем у него накопилось как звезд на небе, и все они давили многотонной громадой на его плечи. Нужно было остановиться еще тогда, когда заставил Фергуса пойти на убийство старейшин Грехов, но месть требовала жертв.
Старейшины сдали их общину Мастерам, из-за них сожгли брата, из-за них вся жизнь Хайнца оказалась разрушена до мелких осколков. Тогда он еще понимал, что можно остановиться, но маленький невинный ребенок, выбравший его своим чудовищем, вбил последний гвоздь в его разум.
Герман не должен был умереть, он этого не заслуживал. Он не должен был смотреть этими стеклянными глазами на Хайнца, с диким воем вытаскивающего из него кинжалы Охотников.
Хайнц сломался и хотел, чтобы весь мир познал его боль, чтобы весь Крестейр сломался так же, как он. Мирза дал ему шанс сделать это, и Хайнц им воспользовался сполна, но это ничего не изменило.
Все были мертвы, Хайнц был по-прежнему сломлен, а удовлетворения от раздавленного мира никакого. И сейчас он абсолютно не знал, что делать, ведь все, чего он добивался, оказалось напрасным.
Он больше не может быть выбранным и выбирать. Его голод останется навечно неудовлетворенным, ведь мести не свершилось и пророчество не исполнилось.
Грейден не заслуживал той же судьбы, что и Герман.
Как бы Хайнцу ни хотелось перекинуть свою боль на других, он уже пролил крови сполна, да только все было напрасным.
Это было бесполезно с самого начала.
Хайнц слепо уставился себе под ноги. Он совершенно не знал, что ему сейчас делать и как правильно поступить.
* * *
На следующее утро после разговора с Хайнцем Грейден туго затянул кровоточащую рану на ладони заранее оторванным куском простыни. Пришлось помогать себе зубами, чтобы завязать узел, но теперь он не рисковал испачкать тут все. Он бегло оглядел свои руки, усеянные тонкими шрамами, а затем перевел взгляд на самодельное оружие.
Подле кровати рядом с осколками разбитого абажура стояла отломанная от изящного стула ножка, на которую был намотан кусок ткани, исписанный кровью. Это было жалкое подобие фулу и пергамента, но Грей надеялся, что оно поможет хотя бы немного. Ему очень были нужны его вещи, поскольку без них приходилось импровизировать в весьма скудных условиях. Кроме пышущей богатством мебели, в комнате не было толком ничего подходящего, поэтому Мастеру пришлось использовать стул и лампу.
Закончив с перевязкой, он подошел к входной двери и, осторожно припав на одно колено, начертил перед входом пентаграмму перепачканными в крови пальцами. Грей с кряхтением поднялся и отошел, рассматривая свое творение. На мгновение стало смешно от этих жалких потуг, но ему очень хотелось дать хоть какой-то отпор, а не сдаваться добровольно. Он понимал, что его попытки защититься для Хайнца все равно что тычки зубочисткой, но это все же было что-то, а не бездействие и принятие роли жертвы.
Неожиданно дверь открылась, и Грейден моментально схватил самодельную дубинку и встал в боевую стойку. В комнату робко заглянула Мария со своими блеклыми, мертвыми глазами и отрешенным лицом.
– Прошу прощения за вторжение. Позвольте позвать вас
