Вскоре у подножия алтаря остались только несколько монахов, молившихся в угасающем пламени свечей. Лаборд, Николя и напоминавший статую отчаяния Наганда молча стояли возле колонны, предаваясь невеселым размышлениям. Неожиданно подле себя они услышали плач. Плакал господин де Секвиль; никто не заметил, как он здесь появился. Стоя на коленях, церемониймейстер, всхлипывая, монотонно декламировал протокол воображаемой похоронной процессии со всеми прописанными подробностями.
— Увы, мой повелитель, как они с вами обошлись! А ведь к последнему этапу похорон приступают только после того, как отслужили мессу! Двенадцать гвардейцев из личной охраны поднимают гроб и опускают его в склеп. Герольдмейстер снимает с себя куртку с гербом, шапочку и вслед за своим кадуцеем бросает их на гроб; затем, отступив на три шага, восклицает: «Герольды Франции, идите и исполните ваш долг!» Придворные служители подходят к отверстой могиле и тоже бросают свои кадуцеи, куртки с гербами и шапочки. Затем слово вновь берет герольдмейстер, он приказывает лакеям опустить королевские украшения, регалии покойного, корону, скипетр, руку правосудия, флажок, шпоры, щит, накидку с гербом, шлем и кожаные перчатки для соколиной охоты. Оберкамергер, откликаясь на зов герольдмейстера, преклоняет к могиле знамя Франции и трижды восклицает: «Король умер!», а затем говорит: «Помолимся Господу за упокой его души». Все преклоняют колена в безмолвной молитве. Оберкамергер поднимает свой жезл и трижды восклицает: «Да здравствует король!» и добавляет, увы, увы…
С этими словами Секвиль выпрямился и, воздев руки к сумрачному своду, закричал так сильно, что разбуженное им эхо спугнуло залетевших в некрополь голубей, и те в страхе заметались по собору.
— «Да здравствует Людовик, шестнадцатый, носящий это имя, Божьей милостью наихристианнейший, августейший и могущественный король Франции и Наварры, наш почитаемый сеньор и добрый господин, и да дарует ему Господь долгую и счастливую жизнь».
И, вторя этому крику, в древних стенах собора зазвучали горькие слова, наивные, словно причитания осиротевшего ребенка. Это индеец алгонкин, стоя возле преданного монарху Франции бретонца оплакивал своего умершего короля.
XI
ПРОБЛЕСКИ
Мы для них словно сосуд разбитый,
Отбросили его и никак не используют.
Святой Бернар
Пятница, 13 мая 1774 года
Печальная ночь завершилась возвращением в Версаль. Лаборд, чьи обязанности завершились с кончиной короля, пригласил Николя и Наганду поужинать в его апартаментах: вскоре ему предстояло их покинуть. Затем все трое, в сопровождении заплаканного Гаспара, поехали в Париж. Огромный замок напоминал опустевший фрегат, отданный во власть мойщиков и полотеров: им предстояло привести помещения в полный порядок, ибо по истечении сорока дней сюда прибудет новый король со своим двором. Лаборд сообщил, что накануне графиню дю Барри проводили в аббатство Пон-о-Дам, в Шампани, подле Бри, в десяти лье от Парижа. Не прерывая разговора и выразительно глядя на Николя, он подчеркнул, что местопребывание ее хранится в строжайшей тайне, и на настоящий момент она не имеет права принимать посетителей.
— А что собираетесь делать вы? — спросил Николя.
— Окончательно обосноваться в Париже, вернуться к своим штудиям и музыкальным занятиям и наконец разобрать бумаги. Повседневные заботы помогут мне забыться и пережить неминуемое. Стану слушать музыку, писать и ухаживать за женщинами. И полагаю, этих занятий мне хватит с лихвой. Надеюсь, вы, как и я, понимаете, что очень скоро нас зачислят в «бывшие», и наша преданность и верность покойному королю не будет значить ничего. На нас станут смотреть невидящими взорами, редко кланяться, а перед собой мы будем видеть в основном спины!
— Мне кажется, вы настроены слишком мрачно и горько.
— Вы еще молоды, а я уже не очень…
— В прежние времена, — сказал Наганда, — когда умирал вождь нашего народа, племя убивало всех его воинов, чтобы они продолжали служить ему в потустороннем мире.
— Поблагодарим Господа, что мы не родились среди народа микмак, — ответил с печальной улыбкой Лаборд. — Еще…
— Наша верность королю, — заявил Николя, — состоит в том, что мы должны служить его внуку.
— Разумеется. Однако пока это нам вряд ли удастся. Травля истинных слуг Людовика, месть, ревность, схватка за почести и должности, изгнание и высылка всех неугодных — вот чем в ближайшее время станут заниматься люди благородного происхождения. Мне сказали, что Шуазель вернулся в Париж, ибо приказ о его высылке аннулирован. Он покинул свою пагоду в Шантелу и примчался в столицу, а теперь намерен отправиться обхаживать короля в замок Мюэтт.
— Итак, — промолвил загадочным тоном Николя, — надо как можно скорее совершить небольшое путешествие.
— Полагаю, Шуазель ни под каким видом не согласится ни на малейшее ущемление интересов нового короля; на дофину, то есть, я хотел сказать, на королеву, также надежды никакой, ибо своим браком она обязана Шуазелю. Ни на кого нельзя рассчитывать. А каковы ваши планы, сударь?
— Завтра я еду в Брест, — ответил Наганда, — а оттуда возвращаюсь в Америку. Позавчера курьер сообщил мне, что предсказанные мною волнения начались. 28 февраля в Бостоне выбросили в воды залива груз чая. Англичане решили начать блокаду, а поселенцы намерены защищаться с оружием в руках. Говорят, в нескольких портах Великобритании уже готовы к отправке суда с солдатами.
— Надеюсь, — произнес Лаборд, — эти события не повернут в свою пользу сторонники Шуазеля, записного противника Англии; он до сих пор мечтает взять реванш за наши прошлые поражения.
Экипаж Лаборда высадил Николя и Наганду на улице Монмартр. Войдя в дом, друзья нашли его обитателей в сильнейшем волнении, близком к панике. Два дня назад Катрина, страдавшая бессонницей и часто проводившая ночи, подремывая возле плиты, была разбужена громким лаем Сирюса. Последовав за грозно рычащей собакой до самых апартаментов Николя, она обнаружила там незнакомца в маске, копавшегося в вещах и одежде комиссара. Вспомнив, как ей, маркитантке королевской армии, приходилось исполнять солдатскую работу, она вооружилась чугунной сковородкой и, застав негодяя на месте преступления, обратила его в бегство, обрушив на его голову град отменных ударов. Ей активно помогал Сирюс: он яростно тявкал и даже ухитрился выдрать клок одежды неизвестного. Злоумышленник прыжками спустился по черной лестнице, выходившей во двор, и скрылся. Узнав об этом, Николя показалось, что на него вылили ушат холодной воды. Он бросился к себе в комнату и дрожащей рукой смел с полки книги. Шкатулка стояла на месте. Открыв крышку и убедившись, что ни кошелек, ни письмо не пропали, он с облегчением рухнул на кровать. Поразмыслив, он решил больше не расставаться с коробочкой, и засунул ее поглубже во внутренний карман фрака, а затем вернулся к озадаченным его стремительным исчезновением Наганде и Катрине.
— Ну и как, — спросила кухарка, — он что-нипудь зтянул? Бо мне, так у него бремени не пыло. Ручаюсь, у него голова до сих бор свенит от моей сковоротки!
