Берии Серго. Я сказал ей: «Ни то, ни другое. Ты должна выйти за сына Жданова». Микоян и Берия испытали огромное облегчение, хотя Микоян, по крайней мере, любил Светлану. «Если бы выбор пал на моего сына, – писал позже Микоян, – Сталин начал бы вмешиваться в жизнь нашей семьи». «Это было бы ужасно», – соглашался Берия[640]. Неизвестно, знали ли Светлана и Юрий об этом разговоре, но Светлана позже написала, что Сталин, который любил Андрея Жданова и уважал его сына, «всегда желал, чтобы семьи „породнились“», поэтому она, несомненно, надеялась обрадовать его этим решением. Но момент был упущен. Когда Светлана сказала Сталину, что она планирует выйти замуж за Юрия и переехать в квартиру Жданова в Кремле, он был раздражен: он строил второй этаж на даче в Кунцеве и надеялся, что она и ее сын приедут и будут жить там с ним. Но Светлана знала, что Юрий не согласится жить с ее отцом, так что это было исключено. Они поженились весной 1949 года.
На самом деле Светлане нравился сын Берии; у них даже был короткий роман во время войны. Но мать Серго была резко против, не потому что ей не нравилась Светлана (они всегда были близки и оставались в хороших отношениях), а по соображениям благоразумия: «Сталин интерпретировал бы этот брак как нашу попытку втереться в его семью», – сказала она своему сыну. Как бы то ни было, в 1947 году Серго женился на красавице Марфе Пешковой, внучке писателя Максима Горького. Сталин, который с детства знал Марфу как лучшую подругу Светланы, тем не менее имел сомнения по поводу этого брака, он считал, что это попытка «установить связи с оппозиционной русской интеллигенцией» или, возможно, уловка отца Серго с целью «проникнуть в среду русской интеллигенции». На свадьбу он подарил Серго издание своего любимого грузинского эпоса, на котором сделал надпись: «Дружите лучше с грузинской интеллигенцией!» Молодая пара жила в своей собственной квартире в особняке Берии, по воскресеньям их навещала бабушка Марфы, первая жена Горького, Екатерина Пешкова, которая с давних пор защищала политических заключенных – самое близкое, что было в сталинской России к деятельности по защите гражданских прав. Без сомнения, она принадлежала к той «оппозиционной интеллигенции», которую имел в виду Сталин[641].
Интеллигентская среда была привлекательна и для Светланы, и для Юрия Жданова; но Юрий, единственный из детей членов команды, ушел из науки (он преподавал химию и изучал философию в МГУ) в политику. Юрий в детстве был любимцем Сталина, и именно Сталину пришла в голову идея пригласить его на работу в ЦК. Его отец, вероятно, был встревожен тем, что Юрий входит в опасный мир политики, и Сталин тоже, как ни странно, предостерегал его от этого еще в 1940 году, когда посоветовал тогда двадцатилетнему Юрию не заниматься в университете комсомольской работой: «Политика – грязное дело. Нам химики нужны». Грязное это было дело или нет, но Юрий погрузился в него с головой, как только в декабре 1947 года его назначили главой научного отдела Центрального комитета, и, таким образом, не успев поработать на более низких уровнях, он стал одним из высших должностных лиц партии в сфере культуры[642].
Юрий был из послевоенного поколения молодых, образованных коммунистов, которые ценили в науке профессиональные нормы и международные стандарты. Для них господство в науке Трофима Лысенко, агронома-самоучки, чьи оптимистичные рецепты увеличения урожайности перед войной вызывали восхищение Сталина и других советских руководителей, было воплощением всего того, что нужно было изменить в послевоенный период. Для Юрия и его несколько более старших сверстников, таких как Дмитрий Шепилов, заместитель начальника отдела агитпропа ЦК в то время, когда Юрий был назначен в отдел науки, было ясно, что довоенные махинации, которые привели к фактическому запрещению генетики, создали «глубоко ненормальную ситуацию», которую нужно было исправить. «Я всем существом моим ждал конца лысенковщины, дискредитировавшей и нашу науку, и мою Отчизну», – писал Шепилов в своих мемуарах[643]. Но именно Юрий, почувствовав, что его время пришло, со всем энтузиазмом уже через несколько месяцев после назначения в своей лекции для партийных пропагандистов начал публичную атаку на теории Лысенко.
Антилысенковская позиция получила некоторую поддержку в команде. Берия, вероятно, разделял ее: его жена была очень расстроена, когда перед войной он не смог спасти биолога Николая Вавилова, ее коллегу из Сельскохозяйственной академии и научного противника Лысенко, она также подвергла критике некоторые теории Лысенко в своей докторской диссертации. Отец Юрия Андрей тоже не был поклонником Лысенко, но предупреждал сына, чтобы не связывался с ним: «Он тебя с огурцом скрестит». Андрей был прав. Лысенко контратаковал, по-видимому, при поддержке соперника Жданова Маленкова, и Сталин выступил на его стороне, раскритиковав Юрия на заседании Политбюро в присутствии его отца («Вы что, не знаете, что на Лысенко держится все наше сельское хозяйство?»[644]). Последствия для Юрия были относительно мягкими, так как Сталин счел его молодым и неопытным и обвинял его старших коллег (Шепилова и Жданова-отца) в том, что они не направили его в нужное русло. Юрий даже сохранил свою должность в ЦК. Но его оптимизм по поводу реформ, по-видимому, потерпел поражение. Он неправильно истолковал дух времени или, может быть, просто опередил время на десятилетие. Старые мракобесы в лице Лысенко показали свою силу. Образованной молодежи, настроенной на реформы, не суждено было взять верх, пока у власти был Сталин. И вскоре Юрию и всем остальным напомнили, что политика, действительно, грязное дело[645].
Глава 8
Стареющий вождь
После войны Сталин был больным стареющим человеком, его работоспособность с каждым годом уменьшалась. Он проводил все больше времени на юге: в среднем почти три месяца в год с 1945 по 1948 год, почти пять месяцев в 1950 году и, наконец, не менее семи месяцев с августа 1951 года по февраль 1952 года[646]. Даже когда он был в Москве, его рабочий день резко сократился. Он перестал председательствовать в Совете министров, передав эту должность Вознесенскому, а затем Маленкову. Он все чаще жаловался на возраст. Даже верный Молотов отметил, что его работоспособность со временем уменьшается[647]. Другие, не общавшиеся с ним ежедневно, были шокированы тем, как заметно он сдал в период между 1945 и 1948 годами. Когда весной 1947 года посол Новиков, который не видел Сталина вблизи с 1941 года, вернулся из Соединенных Штатов, вместо сильной, энергичной личности, каким он запомнил Сталина, обнаружил «пожилого,
