капитан:
— А почему у тебя в тетради иероглифы? Арабские?
— Нет, — говорю, — наоборот. Это еврейские буквы.
— Понял. — Мент кивнул и отчалил к своим.
Забрав из камеры хранения байдарку, я выступил в обратный путь.
Днём уже был в Селитренном. А закат встречал на берегу Мангута.
Ночью я жался к реке. Мне всё казалось, что с острова придут волки или кабанов вынесет. Так и заснул на влажном песке у кострища под редкий, сонный, но оглушительный бой рыбы на плёсе. Один раз сквозь сон я почувствовал неясную острую опасность, но не смог проснуться.
Утром спрятал в зарослях байдарку, умылся, согрел чаю.
Река текла, маслясь блеском. Текла сквозь тысячелетья.
И вдруг громовой топот раздался сзади в зарослях. На песчаный пятачок, где я размещался, выскочили два коня. Гнедой и белый, они смыкались грудью, взмётывали хвосты, кусались. Вскакивали друг на друга снова и снова. Вдруг гнедой заржал. Ему ответил белый.
Я уже стоял в воде, готовый кинуться вплавь, как сначала гнедой, во всю прыть раскрывшись, свергся с берега в воду, за ним ринулся белый — и вдруг они оба словно бы затихли, скрывшись по шею в воде, которую, храпя, мощно расталкивали, приподымаясь при каждом рывке. Волна от их проплыва ударила меня в грудь, я кинулся на берег, вглядываясь, как, сносимые течением, кони слабеют, закладывают дугу, выламываются на отмель, спотыкаясь и увязая, выбираются на берег, подымают морды, взлетают на откос, пропадают из виду.
Сначала я пожил спокойно у воды. Даже не особо прятался. Один раз сам вышел поздороваться с рыбаками. Поговорили. Занесло их с Ахтубы, сами из Минусинска, ловят судака в отвес на лягушонка.
Не знаю, чего я желал, вновь стремясь оказаться на острове. И если бы знал наверняка, вряд ли бы там оказался. Замедлить время — мне было не под силу. Но прямое, сильное, как солнце, чувство узнавания — какое, возможно, душа испытывает, примериваясь к надолго оставленному телу, — вело меня снова быть здесь.
Только на второй день я выдвинулся вглубь острова.
Все здесь было по-прежнему. Орёл ходил надо мной высоченными кругами, жарило солнце, в нём купались кони, вот только от травы стало веять каким-то сладковатым странным запахом. Временами он доносился прямо из-под ног, но я никак не мог определить, растирая в ладонях сухие перистые соцветья, чья именно пыльца так мучает меня тлетворным духом.
Как зачарованный, я вновь бродил по острову. Наконец вышел на дорогу и стал сверяться с солнцем, выбирая направление к ферме, как вдруг увидел на песчаном откосе чьи-то босые следы.
Я застыл, с трудом соображая. Снова и снова прикладывал я ступню к песку, надавливая на шаг разными способами: с носка на пятку, с пятки на носок и равномерно. С мрачной точностью следы ложились один в один. Формы отпечатков пальцев, углы их расхождений совпадали идеально. Скоро я так натоптал вокруг, что перестал отличать старые следы от новых. Это помогло мне прийти в себя.
Дождя не было, это ясно. Но за десять дней следы как минимум должны были осыпаться. Я двинулся дальше. Следы появлялись то здесь, то там, но никогда не шли сплошной цепью.
Заночевал я в стогу. С вершины его можно было разглядеть тусклый ореол свеченья фермы.
Небо смежило веки, и звёздная бездна опрокинулась мне в череп.
Всегда жутко лежать лицом к диску окоёма, особенно ночью, потому что падаешь в сферу созвездий.
Чтобы заснуть, я стал вспоминать названия звёзд. Узнал мигающий на излёте ковша Арктур. Отыскал созвездие Северной Короны. Она плыла, утопая в белёсом мареве восходящей луны.
Я задыхался от душного запаха сена.
Волки появились внезапно, словно бы втекли. Сначала чернота внизу всколыхнулась неясными змеями. Сгустки темноты петлисто покатились там и тут. С пухлого пружинного стога было плохо видно, но я различил несколько угловатых силуэтов, мигающих жёлтым стеклянистым огнём.
Я забарахтался в сене, стараясь подняться повыше. Часть стога осыпалась, ушла мягкой опорой из-под ног, я боялся соскользнуть.
Первым завыл тот, что расположился слева в арьергарде.
Вой холодным широким клинком пронизывал тело.
Рассуждение оставило меня.
Над верхушками деревьев показалась луна, я различил четырёх волков и человека.
Двойник мой сидел на земле, остановившийся взгляд его был направлен в сторону фермы. Весь облик этого человека был воплощённой отчуждённостью, и, если бы не точное совпадение внешности, я бы счёл его незнакомцем.
Волки его словно бы не замечали, перебегая в самой близости.
Между нами по прямой взгляда было метров десять, не больше.
«Волки-то мелкие. Шакалы, что ли», — мелькнуло у меня. Я закричал:
— А ну, пошли вон! Ату, ату! — и стал бросать в них зажжённые спички.
Звери, казалось, приостановились. Я всё ещё вижу длинную худую морду с прикушенным набок языком, озарённую покатившимся от спички бледным шаром.
Спичками я старался попасть и в двойника. Лицо его было спокойно. Он смотрел себе на коленку. Одет был в солдатскую рубаху и штаны со штрипками. Двойник повернулся. Другую его щёку перечёркивала царапина. Это преломляло его внешность, и мозг мой зацепился за эту примету, чтобы отличить, уничтожить двойничество.
Волки явно передумали и сдали назад, но вдруг один наскочил на стог и в прыжке клацнул зубами под моей ногой.
Я рванулся вверх, уже зажжённая спичка выпала из пальцев, сено вспыхнуло.
Ногой я старался сбить огонь, но он только шире рассыпался.
Скоро пелена огня отделила меня от волков, от двойника, по которому заплясали отсветы пламени. Он чуть улыбался, краешком губ.
Шум пламени опалил меня, стог был охвачен валом белого едкого дыма.
Я прыгнул из огня, покатился, хватая ладонями затрещавшие волосы.
Несколько мгновений я ничего не соображал.
Стог в яростном безмолвии пылал до неба.
Я не чувствовал своего тела. Пекло обожжённое лицо, оно словно бы растворялось в дрожащем плавком воздухе, я исчезал, растекался, стараясь проникнуть в спасительную, остужающую темень.
Присев на корточки в стороне, я лихорадочно затягивался сигаретой.
Скоро налетели всадники. Они завертелись, вставая на дыбы, вокруг догоравшего стога, спавшего до малиновой кучи золы.
Я поднялся им навстречу.
Их лица были стёрты гневом и возбуждением от опасности.
Увидев меня, Руслан осадил лошадь, взметнул поводья.
Лошади всхрапывали, глухо перестукивая копытами по земле, вскидывали колени, вращали, закатывали глаза, налитые отсветом пламени; земля дрожала под ногами.
Первый удар — через темя. Второй — между лопатками.
Не давая опомниться, преграждая ходом лошадей путь к бегству, степняки погнали меня к ферме. Голова гудела колоколом, удары плети жгли руки — я пытался перехватить плеть, скинуть на
