А дальше — такого со мной еще не было за мою долгую карьеру тайного агента и авантюриста — произошло следующее.
Там, в Москве, Эсквайр обещал мне использовать меня лишь в случае, если это будет вопрос жизни и смерти. Мы тогда думали про генерала Таирова, но это задание я выполнил настолько удачно, что мы вероятность такого результата даже не рассматривали. А сейчас этот вопрос жизни и смерти стоял перед Гадой. Это был живой человек, который поставил свою жизнь на карту не ради наживы, как Пайса, а ради спасения сына. Он спас его и теперь был готов заплатить цену. Но у меня была возможность эту цену уменьшить. Даже не так — я мог сделать ему подарок в виде его собственной жизни. Часто ли у нас бывает такая возможность?
Было еще нечто. Моджахеды, при всем культурном диссонансе, который у нас с ними возникал, принимали нас как друзей. Разумеется, шпионаж не совместим с моралью ни по своей сути, ни в частностях. Но им занимаются люди, и они сближаются с другими людьми, симпатизируют им, улыбаются, хлопают по плечу, смотрят в глаза. И я увидел живые быстрые глаза своего спасителя Малека, хитрые бусины Аятоллы, детские, восторженные и искаженно большие за толстыми стеклами очков глаза добрейшего имама Мухаммада Джумы, увидел мягкий интеллигентный взгляд Асима, увидел искорки в ровном свете глаз Масуда, глаз идеалиста, всю жизнь делающего не то, чего бы ему хотелось. Это был их изумруд — их всех!
И какая мне разница, что готов отдать за «Слезу дракона» какой-то саудовский принц или магнат? Это все равно не стоило жизни, может быть, не совершенного человека, но великолепного отца! И на прием, который мне, всем нам оказали здесь афганцы, я не мог ответить черной неблагодарностью.
— Командир Гада! — крикнул я и добавил для Асима: — Пойду с ним попрощаюсь.
Гада поднял голову. Он, естественно, заметил меня, но не был уверен, что я захочу подойти, или он боялся распространить тень подозрений и на своего сообщника. Но когда я окликнул его, он с готовностью повернулся ко мне. Сейчас он не терял контроля — в глазах у него читались только воля и упрямство. Но ведь и на эшафоте некоторые осужденные стараются не выдать своего страха.
Гада с достоинством протянул мне руку, и лицо его вдруг застыло. Он почувствовал в своей ладони предмет, и размеры, и очертания, и вес которого были ему прекрасно известны. И снова это было как в американском блокбастере с кучей спецэффектов. Было лицо одного человека — который всеми силами старался скрыть свой страх, потом оно превратилось в другое — лицо каменного истукана, а еще через миг на лицо истукана из глаз, из дрогнувших губ, из каждой поры мощным потоком полилась жизнь.
В вертолете мы устроились на боковой скамейке. Я обернулся к иллюминатору, и увидел командира Гаду. И это снова был он — каким я привык его видеть! Гада заметил меня и с достоинством кивнул. Такой найдет способ подкинуть изумруд обратно и отвести от себя подозрения.
Что я скажу Эсквайру? Правду! А уж что ему придется говорить выше, это пусть он сам придумывает. В конце концов, они у себя в Конторе не могли всерьез надеяться, что я привезу им «Слезу дракона».
Считать нас по головам смысла не было — в вертолете даже были свободные места. Пилот запустил двигатель, и, как по команде, ухнули первые орудийные выстрелы. Моджахеды, как и обещали, пытались отбить у талибов мысль поиграть со «стингером». Талибы то ли были застигнуты врасплох, то ли еще не разобрались в смысле предполагаемого маневра противника, но пока не отвечали. Вертолет пробежал десяток метров по вдавленной в глину траве и легко взмыл.
Мы летели над самыми домами. Я видел, как в скрытых от взглядов дворах женщины, у которых на голове был лишь платок, возились у дымящихся очагов, готовя ужин. Но сейчас мы ничем не рисковали, глядя на их открытые лица. Здесь, в воздухе, мы не были посторонними мужчинами. Мы были почти что богами.
Моя мама, когда кто-то ее очень удивляет или когда происходит что-то невероятное, заставляющее ее усомниться в собственном понимании всего функционирования жизни, говорит: «Тысяча и одна ночь!» Мне хватило восьми.
Эпилог
На самом деле история уже рассказана, и это — так, воспоминания вдогонку.
Мы добирались долго. Отвлекающий маневр в целом удался. Ну, выпустили в наш вертолет пару-тройку очередей — не попали же! Перелетев таджикскую границу, мы сели в Курган-Тюбе, где у Масуда была тыловая база. Мы пошли в чайхану и просидели там часа два — благо нам с ребятами все еще было что друг другу рассказать! Потом, уже приземлившись в Душанбе, мы долго стояли у вертолета, ждали пограничников. Когда я оказался в своем номере в гостинице «Таджикистан», было уже около девяти вечера. В Нью-Йорке — девять утра. Бобби в школу не надо — рождественские каникулы, и они с Джессикой должны быть дома. Завтра — Новый год, но я сомневался, что, вопреки обещанию, смогу встретить его с семьей. Даже несмотря на разницу во времени, которая в Восточном полушарии была в мою пользу.
Люди, которые разговаривают с моей женой впервые, часто думают, что она еще не проснулась. Нет, у Джессики всегда такой голос. Я считаю, что так говорят ангелы на небе — мягко, отрешенно, иронично. Это ощущение особенно остро, когда я звоню сразу после ознакомительной поездки по новому туристическому маршруту типа этой. Официально я же пересекал Кара-Кумы на верблюдах!
— Солнышко, куда же ты пропал? У тебя все в порядке?
— Ну конечно, что может случиться? Здесь безумно красиво, сплошная экзотика! Народ приветливый, верблюды, барханы, миражи. Все замечательно!
— А чем тебя там кормили? Это из тех стран, где на первое суп из баранины, на второе — бараний шашлык, а на третье — компот с бараниной?
— Примерно, — рассмеялся я. — Но ты же знаешь, верблюд и среди песков найдет колючку.
— Я тоже хочу в пустыню. Мы съездим с тобой туда?
— М-м, не уверен.
— А что не так?
— Ночью все-таки очень прохладно. Это не для всех!
— Ты не простыл?
— Нет. У нас, правда, на привале взорвался баллон с газом — плечо мне немного задело осколком.
Вы скажете, что я законченный врун? Ну ладно, я не могу рассказать, как меня на самом деле ранило. Но почему надо врать, что я не простужался? Я скажу почему. Одна болезнь, тем более раз ее не удастся скрыть, — правдоподобна. Две — уже нет!
Улучшив момент, я ввернул новость о том, что до Нового года мне в Нью-Йорк никак не попасть. Хорошо, американцы не придают этому такого же значения, как русские. Им важнее День благодарения и Рождество.
Мы поболтали с полчаса, и я набрал Эсквайра.
— Раз ты звонишь, ты уже на месте, — приветствовал меня мой куратор. В разговорах по телефону он никогда не называет ни имен, ни географических названий. — Это главное!
Я всегда стараюсь соответствовать Бородавочнику в его стремлении к конспирации.
— Главное, мы вернулись в том же составе. Собственно, наши друзья нас отправили, как только мы нашли ребят.
