Ведь в ней ни одного положительного персонажа, все сплошь моральные уроды, жалкие ублюдки, полуграмотные тупицы, дебилы, дегенераты и алкаши».
Все, хватит! Не могу больше! Этим фрагментом может провонять все мое эссе. И так, читая эту статью в первый раз, я, помню, испортил себе настроение на весь день и после еще дня три ощущал на себе грязь и стойкий запах пропагандистских заявлений центральных газет совка эпохи тоталитаризма.
Но Каширин хотя бы имеет «веские причины» для столь недостойного поведения. Он в пылу патриотического негодования не забывает о личной ненависти к Рассказчику. Пиная мертвого художника, танцуя шаманский танец на могиле Довлатова, он проговаривается о том, что лично был оскорблен Довлатовым. Что-то там Довлатов не так написал о нем в одной повести!
Наверное, я зря во все это ввязываюсь. Довлатов точно в моей защите не нуждается. А почитатели его и без меня уважают и любят и самого Довлатова, и его прозу.
Пусть ненавидящих Рассказчика полным-полно. Но ведь и защитники найдутся. Авторитетнее меня! И друзья его живы! И пишут книги о нем… Правда… Даже не знаю, стоит ли сейчас об этом?..
Вот вышла пару лет назад биография Довлатова! Да еще и написанная тем, кто его лично знал! Замечательно!
Но я рано обрадовался. И прочитав книгу Валерия Попова из серии ЖЗЛ «Довлатов», я был, мягко скажем, обескуражен. Судите сами, формально книга о Довлатове, но фактически автор откровенно поведал о себе в буквальном смысле больше, чем о том, кого «безнаказанно» называет другом. Попову следовало бы озаглавить свой труд «Я и Довлатов» – и тогда никаких претензий к нему, кроме разве что сугубо этического порядка. А так это форменное издевательство над читателем. Попов – талантлив, бесспорно. И книга написана сочным, ярким языком, однако для серии «ЖЗЛ», следовало писать в другом формате. Легендарный проект «Жизнь замечательных людей» подразумевает, что автор, подробно изучив героя, расскажет о его жизни, а не о своей. А Валерий Попов, когда вспоминает о главном герое своей книги, просто пересказывает и комментирует то, что Довлатов поведал нам в своих книгах, и разбавляет этот жидковатый и остывший супец, который «многие уже кушали», воспоминаниями друзей Довлатова и его врагов-товарищей. Попов схалтурил. Для него Довлатов не гений, а вчерашний младший товарищ, который при жизни не имел такой популярности как он – Попов, – и который после смерти вдруг резко вырвался далеко вперед и уже прочно вошел в список «бессмертных классиков» советской эпохи, а его более опытный и маститый товарищ продолжает жить, и видеть, как его достижения в литературе меркнут, размываются на фоне яркой разгорающейся СЛАВЫ Рассказчика. Попов и хотел бы, и старается подавить в себе эти неуместные уже чувства превосходства и снисходительности по отношению к вчерашнему неудачнику, но перо выдает, и он лишь с удивлением наблюдает как из приятного и привычного для себя статуса «талантливый писатель, шестидесятник, один ярчайших представителей ленинградской литературной богемы», опускается в нестройные ряды всего лишь коллег и современников: Довлатова, Бродского, Аксенова, и не сомневаясь в праве своем на высокий титул «Писатель», получает к нему (а порой только ею и представляется другими) неизменную прибавку: «друг Довлатова». Он честно это осознает, вскользь об этом говорит, но чаще не говорит, а проговаривается. Тем понятнее его желание даже из этого обидного для него статуса «друга», всего-то, он старается выжать все, что могло бы его, ну, если не вернуть на первые позиции, выше самого Довлатова, то хотя бы поставить в один с ним ряд. Только этим можно объяснить его нежелание, детально изучив факты, поведать в книге о Довлатове именно о Довлатове! А то стыдно же за него, ей-Богу! Ведь не бездарный же хвастун и честолюбец! Зачем же уподобляться какому-нибудь Мариенгофу, который, желая использовать славу Есенина, написал пасквиль «Роман без вранья», в коем – вы знаете – без наглого вранья и романа-то не получилось бы!
Я не утверждаю, что и Попов много наврал о Довлатове. Ничуть! Наоборот! Порой он рассказывает в книге такое, что похуже лжи – правду, известную только ему, но правда в данном случае задевает даже близких и родных Довлатова. Но меня, повторяю, правда никогда не смущает, какой бы она обидной или горькой ни была. Меня раздражала самовыпячивание Попова! Не само по себе! В книгах о себе, о Попове-неповторимом, выпячивай себя сколько вздумается! Выпячивай, превыпячивай, перевыпячивай… Никто не удивиться и не возмутиться. К такому мы привыкли! «Это ново? Так же ново, как фамилия Попова!» Однако не делай вид, будто эта книга о друге! Из серии ЖЗЛ!
Я не преувеличиваю! Вот, для наглядности, пример!
Процитировав коротенький фрагмент из прозы друга о том, как тот в первый раз отправился в школу и каким он был смешным, как был не уверен в себе, Попов вдруг пишет: «Скромно вспомню и свое первое появление в первом классе. Учительница всем раздала серенькие, как предстоящая жизнь, листочки в клетку, и приказала:
– Нарисуйте каждый что хотите.
– А что, что? – послышались голоса.
– Что хотите!
Такой щедрый был подарок по случаю первого дня».
Затем, поразмышляв о советской школе вообще и о своей в частности, он дает слово другу Довлатова. Тот рассказывает коротенькую историю, заканчивающуюся так: «…Из-за шума в классе учительница никак не могла расслышать Сережу, так что ему пришлось снова и снова повторять свою злосчастную фамилию (которую он потом вовремя и удачно сменил). Ребята в классе, разумеется, развеселились еще пуще – а бедный Сережа совсем смутился». И дальше Попов вновь начинает делиться с нами своим опытом, полагая, что он будет не менее интересен: «Такое начало школьной жизни было и у меня – с отчаянием и я вспоминаю те жестокие годы, когда в школе командовали хлопцы с фиксами, и жизнь «застенчивых мальчиков» состояла из ужаса и унижений».
И так бесконечно, на протяжении всей книги. Порой до смешного доходит. Не зная хорошо маму Сергея Донатовича Довлатова, Нору Сергеевну, Попов признается, дескать, о ней ему немного что есть рассказать, но! «Но у моего лучшего друга была мать, чуть похожая на маму Довлатова, той же среды и закваски…» И дальше он начинает рассказывать о той маме другого друга, и рассуждает о женщинах такого типа в принципе!
Абсурд какой-то! А в предисловии к книге Попов еще возмущается, что вдова Довлатова не дала свое согласие использовать ему в книге фотографии Довлатова и частную переписку. Как автор еще не додумался вместо фотографий героя книги, вставить фотку
