оказывается, что это был перебор: Аннели поворачивается к ней с выпученными глазами и пошла-поехала:
— Да ты вапще что ль, Сандра, с ума сошла? Ну неужто ты целовала этих тварей? Хосподи, фу! Меня щас стошнит!
Вот всегда с ней так. Ничего не смыслит. Одни крики, вопли и возмущения, вот ее-то никто бы не стал брать силой, да чего уж, ее бы и просто так никто не взял, сколько бы она ни красилась и ни пшикала волосы лаком.
А Папаню все это только смешит. Он тоже опускает у себя стекло и высовывает локоть из окна. Заводит машину и шалит, так давя на газ, что сааб Гусставссонов делает «врум-врум!» — прямо как гоночная тачка! Хотя с места не двигается. Только «врум» и все.
— Чокнутые, бли-ин, — ворчит Аннели, но при этом ни на Папаню, ни на Сандру не глядит. — Чокнутые придурки.
Не на шутку разобидевшись, она отворачивается к окну и сидит не шелохнется, портя все впечатление от поездки видом своей прыщавой спины. И так всю дорогу: с того самого момента, как они только трогаются, и дальше, когда проезжают бело-синюю вывеску супермаркета «Восьмерка», желто-зеленый логотип автозаправки «БиПи» и трехэтажное краснокирпичное здание школы, виднеющееся сквозь рядок осин. В лицо дует ветерок, слегка развевая белесые волосы в хвосте у Аннели и поднимая с темного сиденья купоны спортлото и клочки пакли, кружащиеся в танце рядом с Сандрой.
У праздничного дома красная крыша и белые стены, а поодаль от него стоит церквушка, такая же белая. На входной двери, покачиваясь, висят воздушные шарики, и Сандре при виде них становится неловко (один — длинный и зеленый, а другой — красный, да еще и круглый). Коробка у нее в руках не легкая и не тяжелая, какая-то неравномерная, и по упаковке все так же несутся Санта-Клаусы в санях. Сандра замечает, что они забыли ухватиться за кудрявые вожжи.
Затем в дверях появляется Нарядная мама в праздничном платье, у нее еще такие большие очки, а так радостно улыбается она именно потому, что Сандра и Аннели смогли приехать на праздник.
— Ах, ну что же вы!
И еще:
— Проходите, проходите!..ах!
Когда Папаня уезжает, на усыпанном трескучим гравием подъезде к дому остается два следа от колес сааба, но Нарядная мама, не заметив этого, лишь кладет ладонь Сандре на спину, подталкивая ее к двери.
А Аннели с места не двигается. Так и стоит на солнышке, оперевшись о трость, и кричит:
— Я пойду прогуляюсь до могилки! Полью там цветы… и все такое.
И Нарядная мама, обернувшись, кивает ей в ответ со словами:
— Ты только крепись, Аннели, — хотя ничего такого в поливке цветов нет: льешь себе и льешь, но с Аннели так всегда. О ней всегда все переживают.
В темной прихожей видимо-невидимо обуви, которая валяется и там и сям. А промокшие в кинь-канавских кедах гольфы уже успели испачкаться. Пробираясь на ощупь, Сандра идет дальше в дом. Но у двери в кухню как бы замирает. Там внутри все залито светом, которого так много, что в глазах почти рябит. К темно-зеленым кухонным дверцам на скотч налеплена куча пестрых рисунков, а на пол постелены полосатые коврики. На каждом стуле лежит по цветастой подушке, привязанной лентами к рейкам на спинке, а с люстры свисают шарики почти всех цветов, какие только бывают на свете. Облопавшись торта со взбитыми сливками, довольные дети, визжа и звеня голосами, кружат у стола в шапках из бумаги. Три другие девочки бегают все бело-розовые в своих летних платьицах.
Прямо как зефирки. Вылитые. Ни дать ни взять.
Одна мама с короткой стрижкой пытается за чашечкой кофе побеседовать с другой, пунцовой мамой, которая своей энергией заполняет все кругом. Сняв одежду, пунцовая мама прикладывает младенца к одной из грудей, чтобы тот умолк. Она загорелая, только грудь у нее белая, как фарфор, и из-за этой груди тоже невольно смущаешься, ведь она такая нежная, что хочется прильнуть к ней щекой, хоть самую малость. Или потыкать в нее пальцем — в общем, она почти как лягушачий живот.
Сандра не знает, у кого из детей сегодня день рождения, и потому никак не возьмет в толк, как поступить с подарком.
В конце концов она ставит коробку на пол, как можно дальше от полосатого коврика, и садится на стул, который для нее выдвигает Нарядная мама.
Два мальчугана вынуждены начать сильно толкаться друг с другом, а то вдруг их тоже будут грудью успокаивать, а потом один из них падает со стула, но ничего, забирается обратно, чтобы еще потолкаться.
— Во-от так!
На шейке Сандры появляется тоненькая эластичная лента на голове — что-то вроде шляпки. И:
— Ах, ну что за маленькая принцесса, вы только посмотрите! — радуется Нарядная мама.
Cолнечный свет заглядывает в стеклянные стаканы, и в них, посверкивая, переливается мультифруктовый сок. Рубин, красная дрема, рябина! Как-то так. Как в сказке! Нарядная мама старательно нарезает торт, и Сандре достается такой огромный и красивый — можно сказать, роскошный, — кусок, который теперь величаво стоит в самой серединке тарелки в цветочек. Остальные дети кладут сладко-слюнявые ложки на скатерть, но Нарядная мама так мила, что ни единого словечка на этот счет не говорит.
Сандра легонько мотает ногами, про себя напевая песенку про Хартов-Голда. Стоит ей воткнуть ложечку в кусок торта, как, прорвавшись через коржики, наружу выливаются банановое пюре и малиновый джем. Банановое пюре и малиновый джем, вот это вкуснятина! И сливочный бордюрчик лежит такими аккуратными завитками, и все-все так идеально, как будто взято с фотографии в журнале «Аллерс».
У кофейных мам с языка не сходит Марлена. Та самая девочка. Марлена то, Марлена се.
— А у меня, кстати, тоже ессь спрятанный трупик, уж очень он был красивый, — вставляет Сандра.
Но тут вдруг позади нее появляется Нарядная мама и слегка теребит ее за руку:
— Да не слушай ты их, Сандра. У
