class="p1">– Ну тогда потом. Ешь давай, а то я всё сама слопаю.
Когда с блинчиками было покончено, Алексей опять потащил Нину в конец коридора.
– Нин, я не знаю, как ты к этому отнесёшься… В общем, я тебе хочу прочитать свои стихи. Сложились они как результат твоего феерического появления в моей скорбной больничной келье в потоках солнечных лучей… – запинаясь и безрезультатно пытаясь иронией как-то понизить пафос своего выступления, произнёс Алексей.
– Надеюсь, стихи не о страданиях и мучениях? – заволновалась Нина. – Если на философские или трагические темы – прошу пощадить мою психику, я и так сегодня ночь не спала после твоих признаний. Сразу зареву! Нос покраснеет, тушь потечёт!
– Да нет, нет! – махнул рукой Алексей. – «Донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви», – помнишь, как мы любили этот фильм? Он назывался «Здравствуйте, я ваша тётя!» – помнишь?
– Да конечно, помню! Мы с дочкой его пересматриваем очень даже часто, хохочем. Ну, давай уже, «старый солдат», не томи, – подтолкнула Нина Алексея.
– Слушай:
Я хотел бы сидеть у окна
И смотреть на текущую воду,
На синюю, быструю воду
Весёлой горной реки,
Что гонит бурные волны,
Гонит с юга на север,
А, может быть, и обратно,
Это мне всё равно.
Глядя в это окошко,
Открытое настежь окошко,
Хочу я почувствовать ветер,
Тёплый, приветливый ветер,
Ветер, будящий волны,
В лазурном море мечты.
Море, скрытом горами,
Невидимом, шепчущем что-то,
Манящем меня за собой.
Хочу, чтобы ты была рядом,
Сидела, прижавшись коленом,
Невидимо и неотвратимо.
Дышала мне в щёку клубникой
И думала также, как я.
Что жизнь безумно прекрасна,
Что волны, и море, и ветер
Нам только помогут родиться,
Возможно, не раз и не два.
* (стихи А. Иванова)
Алексей закончил декламировать и упёрся взглядом в подоконник, боясь посмотреть Нине в глаза.
Она тоже помолчала, потом тихо спросила:
– Последние строки ко мне как-то относятся, или они адресованы некой несуществующей в данный момент женщине-«мечте поэта»? Поясни, чтобы я понимала.
– Нин, ну конечно же, только к тебе! Это у меня признание в чувствах в такую форму вылилось. Не смейся только, но я действительно с момента твоего появления как будто переродился, что ли, мне жить захотелось! Не знаю ещё как, но точно – рядом с тобой, – ответил Алексей. – Если только ты согласишься, – неуверенно добавил он.
Потому что Нина молчала, опустив голову и пряча лицо.
– Всё-таки довёл меня до слёз, – наконец ответила она, – да я с самого начала, с того момента, как Татьяна позвонила и сказала, что ты здесь, знала, что больше я тебя просто так не отпущу, как отпустила тогда, четыре года назад.
Правильно ты сказал, вела я себя тогда как восьмиклассница, вернее, как пятиклассница, а ещё вернее – как дура. Я в тебя влюбилась с самого начала, как только пришла в отдел. Не собираюсь сейчас это скрывать, кокетничать как-то. Времени у нас мало во всех отношениях: и из больницы сейчас выгонят, и вообще по жизни его мало уже, годы летят быстро. Так что мой ответ – да, – и Нина подняла заплаканное лицо.
Алексей обнял её и притянул к себе. Посидели молча.
– Ладно, на сегодня нам хватит волнений, ведь ты больной ещё пока. Как бы хуже не стало, при инфаркте покой нужен, – сказала Нина и, достав зеркальце, стала приводить себя в порядок.
– Мне врач сказал, что, судя по кардиограммам, инфаркт не обширный был, практически микроинфаркт, – ответил Алексей. – А сознание я терял в основном из-за нервного и физического истощения.
Надо как-то сил набираться, опять на шее у родителей какое-то время сидеть придётся. А дальше не знаю, что делать буду. Завтра меня выписывают, мама встретит и поедем домой. Позвонишь? Телефон мой старый есть? И ты мне свой прямо сейчас напиши, а то у меня дома всё теперь по-другому, боюсь, старые записи долго искать придётся.
На следующий день вечером Нина после работы приехала к Алексею домой. В доме и без Алексея было тесновато, потому что в результате покупки квартиры для Светы его старший брат с семьёй переехал к родителям. Но, к счастью, его жена легко ужилась со свекровью, да и за ребёнком присматривать было проще.
Алексея разместили на диване в комнате родителей, и вся семья собралась там на ужин и на Нинкины смотрины.
Мама наготовила кучу вкусной еды – надо было откармливать пострадавшего блудного сыночка. Нина принесла коробку шоколадных конфет, отец достал заветную бутылочку коньяка. Никто не вспоминал о неудачном вояже Алексея в Америку, избегали каких-либо разговоров о его бывшей жене и детях.
Чувствовалось, что симпатичная весёлая Нина всем понравилась. Она с юмором рассказывала о своей работе в мэрии, отец вошёл в раж и стал вспоминать истории из своего армейского прошлого.
Мама достала альбомы с фотографиями и показывала, какой Алёша был в детстве и дальше, в институте, до отъезда в Америку. Оттуда, из Штатов, фотографий не было, да и ладно.
Зато нашлись фотки, где был заснят весь отдел Алексея, и, по общему мнению, «Ниночка-то совсем не изменилась, ещё лучше стала». В общем, все остались довольны, кроме Алексея: ему не удалось наедине поговорить с Ниной, и он вышел её провожать.
Ехать с ней до её дома Нина ему запретила, слабоват ещё, да к тому же на улицах совершенно безопасно, народу полно – белые ночи ещё не закончились. Метро работает, доберётся без приключений. Договорились, что через пару дней она к нему приедет, когда родители будут на даче.
За те несколько дней, что Нина не виделась с Алёшкой, она развила бурную деятельность: связалась со всеми старыми сотрудниками, чьи телефоны смогла найти, и кое-что выяснила. Про приезд Алексея на всякий случай пока никому не сказала.
Он ждал её прихода с нетерпением. Удивлялся на себя, насколько прочно эта женщина вошла в его жизнь за те несколько дней, что прошли с момента их встречи.
И ведь как странно всё сложилось: сначала события в его жизни развивались по ниспадающей, всё хуже и хуже, потом совсем плохо – Светкин полёт в Петербург, скандалы, инфаркт с реанимацией, а потом вдруг раз – и всё исправилось. Как только Нина появилась в его палате, он понял: чёрная полоса кончилась, надо
