Книга Доспехи бога - Лев Вершинин

Передо мной — темно-серый, шершавый на вид валун в два с половиной человеческих роста, густо усеянный оспинками вмятин и мшистыми бархатными лишаями. Тяжелый, основательный, почти правильной сферической формы, камень-гигант всем видом своим внушает почтение; еле ощутимым запашком гнили тянет от него и еще чем-то совсем чуждым, непонятным, не сегодняшним; тьму тем веков тому неведомая буря, оторвав от далекого горного кряжа, зашвырнула его сюда, вмяла в мягкую землю и оставила, наскучив забавляться; впрочем, уже и тогда он был тяжек, невозмутим и невообразимо дряхл. И только очень внимательно всмотревшись, можно обнаружить в самом низу валуна, там, где буро-зеленый лишай сливается с зелено-бурым ковром палых листьев, едва заметное клеймо: «HAMELEO. Made in League»…

Люк бесшумно смыкается за моей несчастной спиной.

Приехали.

Хорошо здесь. Еще, конечно, не совсем дома, но уже на полпути.

Стягиваю пестрое туземное шмотье, с наслаждением скармливаю утилизатору; туда же и сапоги.

— Прибыл, — говорю.

Комп, среагировав на голос, начинает тихонечко урчать, переправляя сообщение наверх. А я в ожидании стартовых расчетов открываю аптечку. По правде говоря, все это глупости, я могу взлететь сам, причем в любой момент — мало ли какой форсма-жор случится, — а уж орбитальщики никуда не денутся, подкорректируют траекторию и поймают меня как миленькие. С другой стороны, инструкция, даже дурная, остается инструкцией, да и спешить мне особо некуда. Свое я уже отбегал.

Острая боль понемногу тупеет, уползает куда-то, уступая место приятному теплу. «Целитель» — хорошая штука, жаль только, что на самом деле он не лечит. Ну что ж, за неимением доктора Сяня, сгодится и он…

Урчание меняет тональность.

Лиловый светодиод, похоже, собирается лопнуть от натуги. Не короткая инфа, а очень, очень громоздкая почта идет ко мне, долго и трудно просачиваясь в узенький лучик. Неужели визуал-пост? Какая щедрость! Вполне хватило бы доброго слова…

И вообще, какого черта все экраны у нас зеленые?!

Спокойно, одергиваю себя, спокойно, солдат, ты уже придираешься; взгляни-ка лучше, что там криптосфера насобирала.

Записей накопилось — океанище. Всему Департаменту на год ударного труда. Тычу наугад в длинный номерной код, и проклятая зелень монитора сменяется вполне голубым, хоть и с желтенькой мутью небом. А на фоне неба — телега. А в телеге — длинный, неприятного вида сверток.

И мухи.

Дурацкий ракурс: лиц не видно, только спина возницы и краешек чьего-то плеча.

Пронзительный бабий голосок:

— Мальца-то откуда везешь?

— Известно откуда, — отзывается возница. — С Непобей-Ухабов…

— А сколько годков парнишке-то было?

— Семнадцатое лето. Женить собирались…

— Жаль небось?

Какая, однако, визгливая бабенка… Приглушив звук, иду к комбайну. Есть не хочется, но чай — это не еда, это гораздо лучше.

— Как не жаль? — рассудительно отвечают мне в затылок. — А только сам виноват. Иных парней наших посекли для науки да и отпустили, как, к примеру, Бейбу Пигалицу. А смертоубийство — дело иное. И как додумался? Ни я ж, ни мамка его такому не учили. Добро еще снять позволили, домой отвезти, похоронить по-людски…

Присаживаюсь. Прихлебывая чай, перегоняю запись чуть вперед.

— Новый господин наезжал. Видный такой из себя, плащ лыцарский, лазоревый, а говор самый простецкий и рожа, прости Вечный, чисто разбойничья. Жить в имении, грит, не буду, больно уж разорено. Оставил за себя управителя, а сам к их сиятельству графу подался, при замке служить.

— Вишь ты…

— То-то… Да не кого-то там, а каффара, из городских… Да ты не сопи, паря… Оно хучь и каффар, спаси Вечный, а все ж таки не зверь. Молодой, уважительный…

— Эге… а все ж, ептыть, каффар…

— И что?

— Ну-у, ежели, к примеру, порчу наведет?

— Тю ты — порча! Нынче особо-то роптать не приходится… Вот до бунта, за старыми господами, ну дык дела и вправду шли под гору… А теперь что ж, за новым, лазоревым-та, облегчение вышло, так что не должно бы совсем-то уж худо быть…

— А у тебя, к примеру, какие теперь подати назначены?

— Ну, придется посылать в замок батрака и телегу с лошадью.

— Сколько дней на год?

— Двести.

— Ого!

— Ну, дык у меня ж почти два каламма…

— …Хм. Ежели двести дней — и на том все, тогда еще куда ни шло.

— Да нет, еще и другое.

— Еще и другое? Что же?

— Зерно тоже… Двадцать полных мер…

— Йой!

— А ты не свищи, свистун. Недоимку ж простили, смекай! А потом, старые господа тридцать мер брали, а в Поречье, говорят, и по сорок!

Таращу слипающиеся глаза на диод. Он все еще помигивает. Да что они мне там, «Лебединое озеро» в полном варианте пересылают, в самом-то деле?

— Но кроме этих-то двадцати мер, уж наверняка ничего не требуют?

— Да нет, почему ж это из-за этого остального не сдавать?

— А что же еще тебе сдавать нужно?

— Ну, телячьи и жеребячьи «крестики» буду платить, к примеру. Полтора за теленка, два с третью за жеребенка. И десятую долю с овцы.

— Каждую десятую овцу?!

— Кажную седьмую.

— Отчего ж седьмую, если положено десятую?

— Ну да — а при старых господах кажную шестую сдавали. Так что…

Нет, это уже не крестьянская основательность. Это, как любит говорить в подпитии один мой друг, идиотизм деревенской жизни в полном объеме. Но, по крайней мере, убаюкивает на раз, лучше всякого снотворного. Лень даже протянуть руку, выключить; я растекся в кресле, блаженствую.

— М-да… Но уж это-то точно все?

— Эге. Разве только малость еще. Дважды на год долю мяса, и яйца, и кур полдюжины, и питейный мед… И еще двенадцать сажен дров, и три бочки угля в кузню. И еще сена — воз с каламма. И десять пуков соломы. И фунт льняной пряжи, и два фунта хмеля, и фунт воска, и еще пук конопли…