Наконец старик остановился, похоже, просто устав. Опустив посох, он сердито бросил сержанту длинную фразу, повернулся и что-то сказал, обращаясь к Усольцеву и показывая посохом на дом. Капитан развел руками.
— Будеш у Абай-таята жит! — сказал сержант, акцент которого резко усилился. — Ныкуда не ходит! Машинэ келет, Кара Таш поэдеш, — и, увидев, что аксакал отошел достаточно далеко, тихонько добавил. — Кекмээ…
Федеративная Республика Германия, г. Вюрцбург.
Степан Андреевич Брусникин, пенсионер.
Юбилей был испорчен. Безнадежно. Гости разъехались. Степан Андреевич сидел за столом, подпирая голову рукой и мрачно вглядываясь в лужицу разлитого вина, красным пятном безнадежно испортившего скатерть.
— Что, старый, ностальгия заела?
Вздохнул:
— Не знаю, Варенька. Всегда сомневался, надо ли было ехать. Но тогда… Страну разрушили, завод закрыли, жить стало не на что. А теперь мои же дети такое про Родину говорят! Кем они выросли?
— Немцами они выросли, — в свою очередь вздохнув, ответила Варвара Семеновна. — Как это сейчас называется… гражданами Евросоюза. Наши дети откликаются на имена Зигфрид и Марта. А внучки и в паспортах — Ирма и Эльза. Замужем за немцами. И Феденьку с рождения Фридрихом зовут. Геночка уже заговорил по-немецки. А по-русски — нет. Все. Они уже не русские, или настолько не хотят ими быть, что перестали быть хоть кем-то…
— Понимаю. Но помнить-то корни надо! А не повторять всякий бред! Хрущев врал, Брежнев врал, потом этот, с пятном на голове все обоврал…
Варвара Семеновна прервала уборку и присела рядом с мужем:
— Они повторяют то, чему их учили. В школе, в газетах, в новостях…
— Сережку? В школе?
— И Сережку. Самая волна хрущевская шла. Да и не все так гладко было, Степ. Сам вспомни. Хоть Надю ту же. На дне рождения на торте цифры расплылись. Там написано было «Наде 21 год». Какая-то сволочь донос написала, что это каббалистические знаки, и девчонку посадили.
— Не посадили, — возразил Степан Андреевич, — выслали. И не, куда-то в Сибирь, а к отцу в Караганду. Она же дочь репрессированного бухаринца была. Он точно за дело сидел. А как освободился, так семью к нему на поселение и выслали. И неизвестно, выслали или сами уехали.
— Нет, Надя сама бы поехала, только закончив университет. Ей оставалось два экзамена сдать. Потом замучилась с заочной сдачей. Выслали ее.
— Наверное. Бывали перегибы.
— Вот и я про то. А муж ее? Он же за что сидел? Беспризорник из мусорного бака две морковки гнилые вытащил, а его за это сперва сторож доской огрел, а потом еще и срок дали. И на поселение!
Степан Андреевич поднял голову:
— А вот в эту сказку я никогда не верил. Как это беспризорник попал в мусорный бак на овощной базе? Не так все было, старая, совсем не так. Полез на базу. Зачем, черт его знает, может, украсть что-то хотел. Ту же морковь, если и вправду голодный был. Не две, конечно, и не гнилые. И нарвался на сторожа. Тот ему: «Стоять!» — а шпаненок за финку. Они же не только голодные ходили, но и злые. Ну и что сторожу было делать? Схватил доску и… Что бы этот беспризорник девчонке потом рассказывал? Да то же самое! Про голодную дитятку, зверя-сторожа и безжалостных чекистов.
Варвара Семеновна вздохнула:
— Наверное.
— А мы только с его слов это и знаем… Не все гладко было, не спорю. Но ведь и не все плохо. Кого еще из наших знакомых посадили? Даже вспомнить не могу.
Жена задумалась:
— Еврея с третьей квартиры. Помнишь, имя у него еще неприличное: не то Сруль, не то Шмуль.
— Так его же за хищения. Вся улица знала, что ворует! Видно было, как жил.
— Его за хищения…
Помолчали. Сидели в сгущающейся темноте, не зажигая света, не убирая праздничный стол. Вспоминали прошлое. Молча. Отдельно и в то же время, вместе.
Военное детство. Тяжелую, но веселую юность. Свадьбу, бедную, даже нищенскую по нынешним меркам, но такую счастливую… Смерть Сталина. Горе, придавившее к земле. Сережку, делающего первые шаги по полу новой, год назад полученной квартиры. Своей квартиры! Речь Хрущева и разоблачение «культа личности». Машеньку, лопочущую первые слова. Брежневский переворот. «Болото» семидесятых. Серебряную свадьбу. Первую внучку. Череду похорон генсеков. Вторую внучку. Перестройка. Нищета, по сравнению с которой военные времена казались чуть ли не раем. Отъезд Сережи с семьей. Развал Союза. Маша, собравшаяся следом за братом. Заплетающийся голос вечно пьяного Ельцина по телевизору. Танки, стреляющие на улицах Москвы. Собственный отъезд. Из умершей страны к живым детям. Попытки вживания в новые порядки. Золотая свадьба…
— Думаешь, надо ехать? — спросила Варвара Семеновна.
— Не надо, — ответил Степан Андреевич, — не надо, Варя. Ни в коем случае нельзя нам ехать. Зачем там два беспомощных и бесполезных старика? Обуза. Единственное, чем мы можем помочь товарищу Сталину, — это не мешать ему.
С улицы донесся треск мотоциклетного мотора. Знакомый топот. И звонок. Федька впервые воспользовался им, вместо того чтобы просто ворваться в дом. И вошел тихонько, тут же замерев в дверях.
— Дед, — сказал Федька, — не спишь еще? Расскажи про Союз. А то эльтерны только фигню повторяют, что в Интернете написана, а ты там жил.
Из-за спины правнука высунулась любопытная мордашка с всклокоченными разноцветными волосами.
— Это Танька, — представил Федор. — Семыкина. Ей тоже интересного…
Брест. Управление НКВД.
Юрий Колганов, бывший генеральный директор.
Исаак Лерман, оперуполномоченный ГУГБ НКВД.
Юрий внимательно рассматривал сидящего напротив замотанного чекиста в старомодных очках с круглыми линзами и толстой оправой, и думал, не сплоховал ли он, поверив в громкие обещания. В восьмидесятые-девяностые тоже обещали много хорошего и всем сразу, а в итоге получили по Черномырдину — «как всегда». Кто знает, решит этот… сержант госбезопасности по фамилии, если он правильно запомнил, Лерман, что Юрий — гондурасский шпион, и попадет бывший военный, бывший гендиректор в подвалы Лубянки, где его быстро заставят во всем признаться.
Тем временем Лерман достал чистый бланк и новую ручку, как ни удивительно, гелевую, явно подарок какого-то туриста из будущего. Заметив взгляд, брошенный Колгановым на ручку, сержант смущенно пояснил:
— Приезжие подарили. Всем в управлении по ручке. Удобные.
— Да, удобные, — согласился Юрий.
— Итак, перейдем к делу, — построжел лицом оперуполномоченный, одновременно записывая что-то в лежащем перед ним бланке. — Фамилия, имя, отчество, год рождения?
Записывая ответы Колганова, сержант ухитрялся почти не смотреть на бумагу, профессионально контролируя реакции допрашиваемого.
