за ширму. Мне удалось увидеть спину Саммерина и голову его пациента, на внушительной лысине которого прыгали солнечные зайчики.
– В руке человека двадцать семь костей и четыре основных сухожилия, – продолжал Саммерин. – Когда вы впервые попали ко мне, двадцать костей были раздроблены, а три сухожилия полностью разорваны. Не говоря уже о содранных мышцах и коже. Видите? – Послышался шелест бумаги. – Сегодня у вас осталось всего пять сломанных костей, а сухожилия прекрасно срастаются. Просто не следует спешить. Мы должны убедиться, что все деликатные соединительные ткани нарастают как надо.
Он преподносил новости как череду фактов, мягко, но не давая повода для возражения. Саммерин хорошо знал свое дело. Он брался за невыполнимые задачи и спокойно делал их выполнимыми.
Это не удивляло меня – или не должно было удивлять. Но вот я заглянул в жизнь человека, которого называл своим лучшим другом, и меня сразу поразило, насколько я был эгоистичен и неуступчив. Я мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз за последние годы соизволил посетить клинику Саммерина, в то время как он заходил ко мне четыре раза в неделю – убедиться, что я не покончил с собой.
Сколько всего я пропустил, спрятавшись в хижине на окраине мира и молясь на алтаре собственной исключительности.
За спиной распахнулась дверь, и знакомый голос сказал:
– Макс? Что ты…
Но тут раздался удар, сопровождавшийся оглушительным грохотом. Полетели осколки.
Когда я оглянулся, Моф лежал на полу в окружении разбросанных врачебных инструментов, битого стекла и опрокинутого приставного столика.
– Здравствуй, Моф, – сказал я.
– Здравствуй, Макс, – ответил он, немного смущаясь.
– Моф, сколько раз я тебе говорил…
Саммерин вышел из-за ширмы, но тут же остановился, когда его взгляд упал на меня.
– Макс.
Его выражение изменилось, став серьезным, как будто по моему лицу или позе он сразу же догадался: случилось что-то очень плохое. И как всегда, он был прав.
Я улыбнулся, что, вероятно, больше походило на гримасу, и вяло взмахнул рукой:
– Здравствуй.
Саммерин терпеливо слушал, пока я пересказывал всю печальную историю, от начала до конца.
Вслух она звучала более чем нелепо. Даже немного унизительно. В конце концов, Саммерин провел последние восемь лет, помогая мне не рассыпаться на части после войны, предательства Орденов и Решайе; он собрал меня воедино и удерживал, как будто я превратился в сляпанный наспех набор сломанных конечностей, как один из его кадавров на поле боя.
И вот к чему мы пришли. Я собирался добровольно вернуться в эту кашу. Просто неуважение к его трудам.
Когда я закончил, Саммерин какое-то время сидел молча, переваривая услышанное.
– Я понял, что дело плохо, когда ты добровольно решил выйти в свет, – наконец сказал он.
Я позволил себе слабый смешок.
– В свою защиту скажу, что в последнее время я стал исключительно общительным человеком.
Саммерин скрестил руки на груди и наблюдал за мной из-под нахмуренных бровей. Можно было бы надеяться, что после стольких лет знакомства я стал лучше его понимать, но нет. Я ерзал в кресле под его оценивающим взглядом, как ребенок, ждущий наказания от строгого родителя.
– Итак. – Я прочистил горло. – Вот и все. Теперь ты все знаешь. То есть, я имею в виду, ты понимаешь, что я должен сделать.
– Да. – Он едва заметно кивнул.
– Да? Я ожидал большего. Например: «Какое ужасное решение, Макс, что, пропади все пропадом, ты творишь?»
На его лице промелькнула слабая, безрадостная улыбка.
– Я и так точно знаю, что ты творишь. – Улыбка моментально померкла, и он спросил: – Значит, дело сделано?
– Они заключили договор крови.
Ответ причинил мне физическую боль.
– Макс, это отвратительно. – Саммерин поморщился.
Отвратительно… Самое мягкое из возможных слов для описания того, что случилось.
Когда я заговорил снова, мой голос звучал более хрипло, чем хотелось бы:
– Эти подонки должны все понимать. Они уже видели, на что способна эта тварь. Я не могу отпустить Тисаану одну. И не могу бросить без поддержки.
Складка между его бровями углубилась.
– В результате ты дашь им именно то, чего они добиваются.
– Знаю. – Я неловко поежился в своем кресле. – И… у меня есть еще одна просьба к тебе.
– Ты хочешь, чтобы я поехал с вами.
Эти слова Саммерин произнес утвердительно, без намека на сомнение. Вознесенные, когда он успел догадаться?
Я прочистил горло.
– Дело в том… Если не ты, то кого мне попросить? Я не доверяю руководству Орденов. Но ты же знаком с Тисааной. Ты понимаешь: она не должна стать инструментом в их руках, и она не чудовище.
Саммерин кивнул, не снимая непроницаемой маски.
– Я понимаю, что прошу слишком многого. И я пойму, если ты просто пошлешь меня куда подальше.
Повисло долгое, мучительное молчание.
– Мы пережили много плохих дней, – медленно сказал он. – Во время войны и после нее. Но яснее всего я помню следующий день после того, как все произошло.
Ему не требовалось уточнять, что именно. Только одно событие громоздилось над горой всех остальных событий. Мы никогда не затрагивали эту тему. По крайней мере, в прямом разговоре. То, что сейчас мы заговорили об этом открыто, совершенно выбило почву у меня из-под ног, особенно в свете последних дней.
– Я ничего не помню.
Дни после гибели моей семьи стали сплошным клубком кошмаров, темных и вязких, как кровавые чернила. Так прошли часы, дни, недели.
– Хорошо.
Он уставился на меня, и я увидел в его взгляде чувство, которое редко наблюдал на лице Саммерина. Жалость.
– Надеюсь, ты никогда не вспомнишь. Но я часто думаю об этом. И еще я думаю о том, как все могло обернуться, если бы я приехал на день раньше.
Он сказал это своим обычным спокойным тоном. Настолько спокойным, что я далеко не сразу понял, в чем именно он признается. Но когда я это осознал, его признание настолько ошеломило меня, что я потерял дар речи.
Прошло столько лет, а я даже не подозревал, что его терзает чувство вины. Он никогда не говорил мне, даже намека не подавал.
– Тебе не в чем себя винить, – наконец выдавил я. – Твое присутствие ничего бы не изменило.
Но Саммерин только покачал головой:
– Это была моя работа.
Он должен был держать меня – держать Решайе – под контролем. Благодаря его особым способностям к управлению человеческой плотью ему хорошо удавались такие вещи. Он мог заставить мое тело перестать двигаться, заставить мои легкие перестать вдыхать воздух, а конечности шевелиться. Ужасно, унизительно и весьма болезненно.
Зато эффективно.
В конце концов, именно поэтому Орден дал мне его в партнеры. Он был моей уздой.
– Я попросил тебя уйти, – ответил я.
Но едва эти слова повисли в воздухе, я вспомнил, что сильно преуменьшаю. Я не попросил, я заставил его уехать. Я оплакивал погибших в Сарлазае, терзался ужасом при мысли о себе и живущем внутри меня существе, сокрушался из-за предательства Нуры. И я позволил переживаниям поглотить меня настолько, что совершил жестокий, эгоистичный
