чем трезвых, их хорошее настроение перелетало в сердце Янка.
– Зачем мне было две рубашки? А так меня обременял этом мерзкий узелок! У меня есть одна на плечах, этого достаточно. Как испачкается, простирну, купаясь в Соботе в ручье. Жилет! Ну, жилет был неотвратительный и приличный. Вот этого мне жаль. Но это хорошо для деревни, не для города. Заработаю, тогда себе старый фрак справлю… потом мастерок была вполне ничего, выгнутый, вычещенный, как бляшка… глупость это, тяжесть… любой камень и веревка это и тяжесть… куртка была переделана из отцовской и на одном локте залатанная… не по цвету… Только мне мамину книжку очень жаль… О! Жаль! Но такая была старая!
Он вздохнул по ней, но шум голосов заглушил его и о потере забыл.
Уже хоть в приличном сумраке, а к воротам города он приблизился.
В воротах стояли привратники, но около мальчика было нечего смотреть, смеясь, пощупали его карманы и несколько грошиков из них вынули, потом стали над ним насмехаться, что идет с пустыми руками, и будто бы пускать его не хотели, наконец, когда он пригорюнил, отбежали от него и он вошел на улицу.
А там, как войдешь на улицу, шум, стук, разговоры среди проходящих и проезжающих, бедный Янек потерял голову, открыл рот и стоял. Хотел перед всеми шапку снимать… невозможно, столько их там было… и стоял твёрдо, посадив шапку только дальше набекрень.
Тот и этот его толкал, толкал и он также… но на каждом шагу останавливался… озирался. Несколько мальчиков окружило его и давай над ним смеяться.
Только тогда Янек освоился с шуткой, когда забросали его грязью. Вдалеке видно было башню костела но он на неё не смотрит и идёт дальше всё смелее.
На углу улицы ему попался шарманщик, а на нём обезьяна в красном кафтанчике. Янек захлопал в ладоши… круг зрителей окружал еврея, который это чудо показывал, а когда инструмент заиграл казачка, когда обезьяна, соскочив с сундука, начала кривляния, прижки и мины, было невозможно оторваться.
Представление продолжалось довольно долго, еврей играл, а обезьяна танцевала, люди смеялись и всё было хорошо, пока в конце концов и еврей, и обезьяна не устали, шейная шарманка издала протяжный стон… тот и этот, предвидя неприятный апостроф, начинал уходить, чтобы увернуться об бросания вскладчину денег, делая вид только проходящего.
Несколько ближайших бросили по грошику. Янек стоял как вкопанный, поскольку обезьяна показала ему язык, искревляя голову и это его неслыханно развлекало. Стоит, стоит, еврей огляделся, собирая гроши, и подскочил прямо к нему.
– Ну, а ты ведь смотрел?
– Разве я глаз не имею? – огрызнулся Янек.
– А слушал же?
– Разве я не имею ушей? – возмутился мальчик.
– Ну, тогда плати! Плати!
– Как это, платить! За что?
– Ну, он этого не понимает.
– А столько же тут было, что не платили!
– Ты за них и за себя заплатишь! – крикнул еврей в злости.
Янек возмутился, еврей его за воротник и начал кричать все сильнее:
– Караул! Вор! Караул! Вор!
А тем временем давай его бить кулаками. Обезьяна, видя это, села ему на шею, ревностно подражая своему учителю… начали его бить вместе; Янек начал кричать, но его голос заглушало еврейское воззвание: “Вор, вор!”
Прибежал через мгновение стражник и, видя, что еврей верещит, что Янек вырывается, оттолкнул мужчину за бока и мальчик не успел опомниться, как его посадили в темницу.
Он сперва не мог понять, что произошло, оглядывался, вздыхал, плакал, пока не заметил старого усача, который, покуривая, сидел на лавке и глядел на него с добродушной улыбкой. Взгляд этого старика, его трубка так несчастному Яну припомнили дровосека, что у него дрожь пробежала по коже. Но он осмелился второй раз поглядеть, и из-под развесистых усов он заметил пробивающуюся улыбку… однако он столько уже был знаком со светом и имел грустно приобретенный опыт, что еще не доверял усам и трубке.
Старый инвалид, мягко на него взглянув, стал мягко расспрашивать.
– За что это тебя сюда привели? Что-то сделал?
Янек расплакался, не хотел уже ничего говорить, но в конце концов исповедался ему за весь день. Инвалид начал кивать головой и причмокивать, что, снова припоминая дровосека, испугало юношу… он ничего не сказал, выдохнул дым и вышел, хлопнув дверью. Через четверть часа вошёл со старым усачём какой-то важный человек в очках… оглядел Янка, потрогал его, надул губы, зажмурил глаза, плюнул и вытолкнул его, собственной рукой давая ему по шее, на улицу.
Янек еще не вышел из остолбенения, в которое его привело это странное обращение с ним, когда снова оказался в кипятке и уличном шуме. Хотел уже идти прямо в костел, но башню его за слезами разглядеть не мог.
– Ха, – подумал он, – пойду дальше на удачу.
И он снова медленно двинулся к центру города. Едва прошел десять шагов, сильный свет ударил ему в глаза, какое-то огромное здание стояло на дороге, но освещённое, точно кусочек дня на ночь себе припрятали. Двое каких-то господ стояли на конях и стерегли двери; во дворе полно было особеннейших карет, а сколько людей, сколько людей! Янек должен был остановиться, чтобы хоть немного присмотреться.
Невозможно было не засмотреться, потому что такого зрелища он в жизни еще не встречал. Эти люди, которых видел входящими, выходящими, садящимися и высаживающимися из карет, те паны и даже дети, и те, что им прислуживали, и те, что их везли, были это совсем иные создания, чем те, что под именем людей привык Янек видеть в деревне. Что за одежда, полно золота и пурпура! Что за лица, он сказал бы, рисованные, такие свеженькие, а кони как куклы… а собаки даже такие аккуратные и элегантные, все чопорные, изящные, улыбчивые, весёлые, сердечные и дивно красивые. Даже слова из их уст выходили мягкие, сладкие, как шёлк, из уст тянулись блестящими бусинками, а Янек слушал только их музыку, потому что понять не мог; это был язык того света, совсем иной, чем наш. Янек снова потерял голову, не в силах идти дальше.
– Пусть-ка это пройдет, тогда и я пройду, – говорил он себе, – а толпа каждую минуту еще увеличивалась, а так радостно было смотреть на этих людей, красивых, весёлых, улыбающихся, вежливых, добрых и честных.
Янеку раз показалось, что у одной из тех дам в глазу слеза, но это был бриллиант, что светился у нее на лице; ему снова показалось, что увидел гнев в глазах какого-то господина, но это была тень от копны волос, что придавала физиономию марса. Впрочем, все они имели, как оказалось, две подобные мины и два голоса – между собой были как ангелы, но для слуг и толпы принимали иной облик, речь и взгляд. Янек сам это понял,
