выходит, я могу вытащить оттуда того, кого люблю. Лишь мысль о том, что я могу его вернуть поднимала с колен.
Я понимала, что самостоятельно не справлюсь. Мне нужна помощь Йорна. Он может знать, как разорвать невидимый барьер между мирами. Но пока отчего-то молчала. Сейчас охотник не станет рисковать детьми ради сомнительной затеи. А то, что для него она будет сомнительной, можно не сомневаться.
Заворочалась Мириам. Открыла глаза и уставилась на меня пугливо. Я натянуто улыбнулась. К сожалению, улыбки теперь мне давались с трудом. Словно внутри выгорело все счастье, вся радость.
И девочка это чувствовала.
Тяжело пришлось не только мне. Из заточения никто не вернулся прежним: Мириам утратила способность говорить, мы ни слова от неё не услышали за прошедший месяц; волосы Люсии окрасились в пепел, что на фоне её темной кожи смотрелось впечатляюще. Я бы сказала, её красота стала еще ярче, еще насыщеннее. Кроме этого, девушка мгновенно повзрослела. Я видела это по её серьезным карим глазам, повадкам, поведению.
Мы все ощущали вину. Йорн за то, что не успел всех спасти. Я за то, что позволила Джо погибнуть. Люсия за то, что привела в особняк Орден. Каждый из нас виновен в той или иной степени. И мы не могли ничего исправить. Только двигаться дальше, оставив прошлое в прошлом. Еще бы оно желало нас отпускать.
Сожаления Ниволе я замечала в виноватых взглядах, брошенных украдкой, в осторожных словах, беспокойстве обо мне, опеке. От такого внимания я ощущала себя хуже. Будто этим он мог изменить события. Если бы.
Мириам хлопнула длинными ресницами, кивнула мне в знак приветствия и выбежала наружу. Я вздохнула и последовала её примеру.
В нашем временном лагере кипела жизнь. Люсия раздавала порции похлебки, сваренной на воде из топленого снега и пойманной дичи. Пресная, но оттого не менее питательная. Я поела, не почувствовав вкуса.
Мы вышли до обеда, без происшествий пересекли границу, покинув Генийский лес. Империя осталась позади вместе с высокими шпилями имперского замка, аккуратными домиками из кирпича, пыхтящими волшебными самоходами и извилистыми улочками. Позади я оставляла не только Гению, но и свой дом, лавку, где проводила больше всего времени.
Я уходила. Возможно, навсегда.
Обернулась, взглянув с высоты предгорья на возлежащий внизу лес, на макушки сосен и елей, на снег, крупными шапками украсивший пушистые ветви, и дальше — на живущий город. Он выглядел все также прекрасно и величественно, как всегда. Он не поменялся, в отличие от всех нас.
— София, — позвал меня Йорн. — Ты не хочешь уходить?
Я мотнула головой, заправила за ухо выбившуюся из прически прядь и встала спиной к столице, встретив взгляд охотника.
— Я не могу остаться, — шепнула едва слышно, мои слова унес ветер.
Небо темнело на глазах в преддверии подступающей метели. Мы должны добраться до ближайшей деревушки раньше, чем снегопад собьет нас с пути.
Я не могла остаться, потому что с городом было связано слишком многое. Он удерживал меня в своих стенах всю жизнь. Теперь же пришло время его покинуть.
Там, в будущем, мне предстоит воссоединиться с матушкой, так и не вернувшейся из своего путешествия, и сыскать способ вернуть Джо. Пока верю, что он существует, я найду силы двигаться дальше, найду силы жить.
Первая неловкая снежинка птичьим пухом закружилась в воздухе, поцелуем зимы коснулась носа. И растаяла, даруя надежду на то, что когда-нибудь так растает иней и на моем сердце. А пока оно скованно льдом, мне остается только не сдаваться.
— Мы уходим, Йорн.
Ниволе кивнул и, развернувшись, начал восход на гору, погружаясь в сугробы по самые щиколотки.
Бонус. Яд внутри меня
Их семья не была бедной изначально, но случилось жаркое лето, поля выгорели напрочь. Год выдался тяжелым. Керри тогда исполнилось девятнадцать. Едва ли она понимала, почему карманные расходы урезали почти в тридцать раз. После умерла сестра, упав с лошади, а отец с горя погряз в выпивке и стабильно проигрывал оставшееся состояние в карты.
Это первое несчастье, что её постигло. Увы, не последнее.
Жить в нищете погано, но это можно преодолеть. Так она думала тогда. Мать ласково успокаивала сладкими речами, наблюдая, как вей Шу растрачивает средства, посещая игорные дома и бордели. Она была глупа и наивна в своей простоте, вере в лучшее. Но это Керри поймёт куда позже.
В двадцать она отправляется на прогулку верхом. И с неё не возвращается. Торговцам людьми нет дела до их семейной драмы. Впрочем, им не до чего нет дела, кроме как до звенящих золотых монет. А за молодую девицу знатного рода их дают немало.
Керри попадает в бордель Империи Мирам. Ей страшно и больно, особенно от того, как грубы клиенты.
Сначала ей тяжело, тошно от самой себя до кишечных колик. Потом мерзко. А затем она привыкает, подстраивается, складывая из поломанных жизненных принципов и правил нечто новое, пока непонятное. Но с этим хотя бы можно продолжать жить, поднимаясь по утрам. Улыбаться широко, укладывая в постель очередного посетителя.
«Матушка» поблажек не даёт ни за глаза красивые, ни за заслуги. А заслуг за три года у неё накапливается столько, что впору получить медаль. Медаль ей владелица не выделяет, разве что противозачаточное зелье в пузырьке за пять серебряных. Спасибо и на этом.
Она хоронит «маленькую вилею Шу» без почестей, ведь той девочки уже не существует. Ей раздробили позвоночник с пару лет назад.
Керри ломается медленно, громко, с хрустом искалеченной, разбитой на мелкие осколки души. Ломается и собирает себя по частям, чтобы срослось криво — косо, да хоть бы как. Ей вправду уже неважно. Ей плевать на грубые рубцы поверх плоти, закрытые кожей. Их всё равно никому не видно.
Она отращивает волосы чёрные густые одновременно с острыми коготками.
Она понимает, что не хочет так жить.
* * *
Вею Хейзи примерно тридцать пять. Ей — двадцать четыре. У него глаза красивые: яркие, зелёные, искрящиеся чем-то настоящим, широкая улыбка и толстый кошелёк. Керри смеётся, баюкая его голову на своих коленях, напевая простой мотив с родины. А Хейзи жрёт её многозначительным взглядом, оставляя на бедре короткий поцелуй.
Хейзи в неё влюблён. Он сдался ещё тогда, когда услышал приукрашенную историю о прошлом. Она старалась, честное слово, стеная, размазывая чёрную краску по лицу.
Он не замечает ни равнодушия, скрытого за нежной улыбкой, ни лжи в продолжительных речах.
Может, он просто слепой.
Не замечает даже тогда, когда она мановением лёгкой
