только по числу кормежек, но вскоре сбился, и, думаю, быстро перепутал день с ночью. Биологические часы не помогали.
Помню, когда-то давно читал фантастический рассказ Кира Булычева, где речь шла о спелеологах, проводивших эксперименты в пещерах. После некоторого времени под землей, когда солнце и луна уже не могли влиять на сон, их жизненный ритм начал стремительно перестраиваться на совершенно иной график, состоящий из сорока восьми часов — двенадцать из которых человек спал, а тридцать шесть — бодрствовал, причем безо всякой сложности для организма. Экспериментаторы сделали вывод, что именно такой ритм естественен для человеческой физиологии.
Мне тоже показалось, что уже через пару дней у меня полностью сместилось восприятие действительности. Я уже не различал день и ночь, так что времени могло пройти куда больше, чем в действительности.
Допросы же все походили один на другой как две капли воды. Меня раз за разом просили — именно просили — пересказывать все подробности произошедшего за последнее время, с того самого момента, когда Носов впервые сказал, что имеет подозрения на счет зуевцев и до подрыва моста.
Скрывать что-либо смысла не было. Единственное, о чем я умолчал — это история с людоедами. Пусть Куликов обо всем догадался, но он уэе мертв, а другие вряд ли сумеют сопоставить факты, которые указывали бы на мою причастность к этой истории. Я надеялся, что Алексей тоже не включит «дурака» и не сдаст меня с потрохами, пусть даже случайным словом. Его, я был уверен, допрашивали подобным же образом, и парень, конечно, мог сломаться и наговорить лишнего, но я верил в его разум.
А в целом, даже если бы он и рассказал про сожженный дом, то ничего страшного я в этом не видел. В конце концов, мы выполнили свою гражданскую миссию — уничтожили гнездо тварей, вычистив его под корень. Мне, кстати, было очень интересно, что случилось с той пленной девушкой, которую я освободил. Благо, лица моего она не видела, а Леша в тот момент бился с собакой, так что даже если ее взяли, то описать нас она не смогла бы.
В свободные же часы я размышлял. В основном о том, как мог со всем своим огромным опытом не разглядеть в Воронине врага. Его завербовали давно, это было понятно. Куликов подобрал к нему ключик, и все это время Степан выполнял его поручения. Скорее всего, именно он и уничтожил зуевцев, когда на них пало подозрение коллектива. Оставлять эту проблему на произвол было нельзя, вот Куликов и отдал приказ разобраться с бригадой, а Воронин его исполнил. Каким образом он провернул это, не так важно. С этим разберется следствие. Главное, он закрыл тему. И мы расслабились. А тем временем Куликов проворачивал куда более масштабные дела, обладая информацией и возможностями. Боюсь, ниточки сейчас потянутся во все стороны, и следствию придется изрядно попотеть, дабы выявить все контакты лейтенанта госбезопасности. Погиб он не вовремя, из него столько всего можно и нужно было вытянуть… но, тут я не виноват, так уж вышло. Уверен, что диверсия с составом была сущей мелочью по сравнению с тем, что мог провернуть под личиной начальника отдела НКВД завода. И заскочил Куликов на поезд лишь затем, потому что не мог проигнорировать — ведь я четко дал тогда понять по телефону, что доложил обо всем не только ему, а и в милицию. Прикончи Куликов меня, и все было бы просто объяснить. Поезд уничтожен — не его вина, он среагировал на сигнал. Я пытался все это объяснить на каждом допросе, но понимали ли меня? Точнее, хотели ли понять? Я не знал. Выслушивали, задавали уточняющие вопросы, и снова в камеру. Потом все по кругу.
Следователи постоянно менялись, но каждый допрос проходил корректно. Мне лишь задавали вопросы, не били ногами, не прижигали сигаретами, не светили лампой в глаза. Не было ничего из мнимых ужасов, которые вечно приписывали сотрудникам органов. Я полагал, что все дело в том, что они не считали меня за врага, приняв за истину, что я — тот, кто предотвратил крушение состава. Но и отпустить так просто не могли, проверяли многократно, пытались ловить на несостыковках, пробивали по всем возможным каналам. Однако я был чист, биография хрустальна, в порочащих связях замечен не был. Поэтому я надеялся, что рано или поздно от меня отстанут. И, наконец, этот день наступил.
Меня провели по очередным коридорам два конвоира, по пути к нам присоединился один из следователей, а потом просто вывели на улицу и сунули в руки бумажный пакет. Я чуть прищурился от неожиданно яркого света. Следак, фамилии которого я не знал, сказал в спину:
— Свободен, Буров, претензий к тебе нет! Надеюсь, ты понимаешь: все, что произошло --- государственная тайна, которую ты ни с кем не имеешь права обсуждать. И мой тебе совет, в следующий раз сразу сообщай обо всем подозрительном куда следует. Есть у тебя умение — влезать в неприятности…
Тяжелые двери за моей спиной закрылись с негромким стуком, и я остался один, растерянно озираясь по сторонам. Серый дом за моей спиной внушал уважение, хотя и без дрожи в коленках. Но лучше от таких мест держаться подальше, это понятно.
В бумажном пакете оказались мои личные вещи: ключи от квартиры, немного денег, пропуск на завод и, как не удивительно, тот самый кастет, который когда-то подарил мне Петр Михайлович.
Еще там была справка для предъявления по месту требования, в которой сообщалось, что Дмитрий Иванович Буров все это время находился в распоряжении областного отдела НКВД. Это, как я понял, для завода, чтобы не зачли прогулы и не уволили. Значит, претензий ко мне больше нет! Разобрались?..
Вокруг царила весна. Текли бурные ручьи, по которым детвора уже запускала кораблики. Солнце светило вовсю, играя бликами в стеклах окон и металлических крышах домов, и окончательно растапливая последние сугробы вокруг. Птицы пели. Небо было голубым и бесконечным.
Я вдохнул полной грудью, ощущая свершившееся в очередной раз возрождение природы от зимней спячки, становясь его частью, единым целым. Контраст с тем местом, где я провел последние дни, был максимальным. Два мира: тьмы и света. И я, случайный странник, путешествующий во всех измерениях. На мгновение показалось, что все вокруг нереально, бесплотно, бестелесно… вдруг все это лишь
