Охрана на перекрытой Тверской схватилась за рации. Протолкнувшись к ограждению, Вергильев увидел знакомого паренька из службы сопровождения шефа. Тот узнал Вергильева, пропустил за ограждение.
— Президент задерживается, — сообщил он, — наш сейчас подъедет.
Вскоре к площади подлетели сразу несколько кортежей — со стороны Тверской, Большой Дмитровки, Тверского бульвара и Белорусского вокзала. Президентская охрана явно этого не ожидала, но быстро сориентировалась, организовала проход уважаемым людям: генеральному прокурору, министру обороны, московскому градоначальнику, вице-премьеру, отвечающему за энергетику и нефтегазовый комплекс. Кортежи пожиже охрана отправила в объезд.
И только потом подъехал шеф.
— Зачем такой хурал? — спросил Вергильев, перехватывая шефа у машины.
— У него на подписи указ об отставке правительства, — сказал шеф, жестом отгоняя помощника, сунувшегося было к нему с какой-то папкой. — Утром он вызывал председателя конституционного суда для согласования формулировок о переходе к прямому президентскому правлению. Это… почти что государственный переворот. Не знаю, может, уже подписал. Тогда прямо здесь объявит. Если, конечно, — посмотрел на перекрытую Тверскую, — приедет. Я бы на его месте…
Но Вергильев так и не узнал, что собирался сделать шеф на месте главы государства, потому что Тверская огласилась сиренами президентского кортежа.
Прибывшие на церемонию начальники, как и положено, выстроились по пути следования президента. Коридор был узок, поэтому охрана быстро очистила его от посторонних, включая Вергильева.
Он переместился поближе к сцене.
Опера смолкла.
Тангейзер устал, мог бы сказать модернисту-дирижеру революционный матрос Железняк, если бы дожил до наших дней.
Над площадью установилась тишина, нарушаемая лишь свистом ветра и шумом деревьев.
Туча-крокодил разрезала острым носом солнце пополам, как колобок. Половина площади, бульвары, Малая Дмитровка погрузились в предгрозовую тьму. Зато другая половина, по которой в данный момент шел к сцене президент, была ярко, но как-то тревожно освещена.
Разглаженное, без морщин лицо президента было совершенно спокойно. Он застенчиво и приветливо улыбался, словно хотел сказать встречавшим его людям что-то хорошее, ободряющее, но из-за врожденной (народной) скромности стеснялся. Охраны, правда, с ним прибыло втрое против обычного.
Президент прятал свой возраст в спортивной фигуре, легкой, но слегка приблатненной походке плечом вперед, пружинной готовности взлететь вверх по любой лестнице, пройти пешком любое (хотя такое не допускалось) расстояние. Президент, как подросток, любил спорт. Не существовало спортивного снаряда, который он бы не освоил, командной игры, где бы он (если сравнивать с другими, участвующими в ней любителями) не смотрелся лучше всех.
Вергильев вспомнил, как одна его знакомая долго изучала себя, обнаженную, в зеркале, а потом с грустью констатировала: «П…ц, я проиграла свое тело времени». «Не расстраивайся, — помнится, утешил ее Вергильев, — в этой игре невозможно выиграть». А между тем еще и пятидесяти не исполнилось этой самокритичной знакомой.
Президенту было гораздо больше, но он определенно хотел выиграть тело у времени. Или, если из-за противодействия природы невозможно выиграть, проиграть, но медленно. Быть может, он надеялся, что времени надоест долгая игра, и оно оставит в покое его (тело), уйдет, зевая, из-за стола.
Вергильев был наслышан о распорядке дня главы государства. Утром президент долго плавал в бассейне. Перед отъездом из загородной резиденции обязательно разминался в спортзале. После обеда (он обедал легко, предпочитал свежие овощи и вареное мясо) посещал сауну и массажиста. Вернувшись в загородную резиденцию, обязательно отправлялся на долгую конную прогулку. Потом ужинал, смотрел телевизор (во всех помещениях первыми номерами на телевизорах шли спортивные программы, хотя, конечно же, президент мог выбрать и любую другую) и завершал день бассейном.
Вергильев так глубоко задумался, что потерял его из виду.
А он уже дошел легкой походкой до сцены, где его ожидала жена шефа. Президент поцеловал ей руку. Жена шефа была в легком обтягивающем платье цвета… дождя, так определил этот цвет Вергильев. Как из тончайших водяных нитей было сплетено ее платье. Она не просто не проигрывала, но с разгромным счетом выигрывала свое тело у времени. Вергильев пытался, но не мог представить себе ее в почтенном возрасте, как с разбега налетал башкой на стену… из воды? Почему-то ему казалось, что старость и жена шефа несовместны, как гений и злодейство, хотя жена шефа, при всем Вергильева к ней уважении, не тянула на гения, а старость, если и была злодейством, то не большим, чем детство, отрочество, юность и зрелось. То есть собственно жизнь.
Президент о чем-то говорил с женой шефа, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, почтительно отступивших от них на несколько шагов. Вергильев был вынужден признать, что президент, несмотря на свой возраст, преуспел в игре со временем. Он неплохо смотрелся рядом с женой шефа. Пожалуй, даже лучше, чем шеф, крамольно подумал Вергильев.
Отставка правительства, вспомнил он, в сущности, это не так плохо. Во-первых, не так обидно шефу — не один он, а все скопом! Во-вторых, Вергильев грамотно поработал с этим… как его… Буниным, уведя шефа из-под персонального нокаутирующего удара под размашисто-оглушительную общую оплеуху правительству. В-третьих, наблюдая, как президент чирикает с женой шефа, Вергильев пришел к выводу, что есть, есть у шефа незадействованный (или… задействованный?) резерв, чтобы остаться на плаву.
Тем временем президент легко, как на крыльях, взлетел на сцену.
Легко — без бумажки — произнес речь, вспомнив хрестоматийное: «Без воды — ни туды и ни сюды» и переиначив слова известной песни: «Губит людей не пиво — губит людей вода!» По президенту, так именно пиво губило, расслабляло российскую молодежь, в то время как вода — аква-комплексы, водные виды спорта — взбадривала ее, побуждала к физическому и нравственному совершенствованию. «На линии воды, — завершил выступление президент, — открывается дверь в вечность. Россия решительно входит в эту дверь. Кто против воды — тот против России! Кто против России — тот против нас! Кто против нас — тот и дня не проживет!»
Обступившая сцену толпа восторженно заревела. Толпе всегда нравились экспромты президента.
Однако на бульваре, где из последних сил выдерживал паузу «Тангейзер», происходило нечто, что нравилось толпе больше, нежели «водяные» экспромты президента. Или — там собралась более многочисленная, а главное, более отзывчивая на креатив толпа. Разнузданное победительное веселье явственно ощущалось в антрактном реве. Неуместное, никак не согласующееся с музыкой великого Вагнера, похабное ликование переполняло ревунов.
Вергильев догадывался, что это за рев, и какого рода этот креатив. Ему стало смешно: отставка правительства свершилась под аккомпанемент полового акта на оперной сцене.
