Но порой ему все же не хватало щенков для игры. Как бы иногда они ни ссорились и ни цапали друг друга, жили они все-таки дружно и игры их были беззлобными. Теперь же волчонок остался со своей приемной матерью и людьми, которые жили в доме. Он уже давно безошибочно узнавал их обоих днем и ночью, знал их голоса, различал их шаги, привык к тому, что три раза в день кто-нибудь из них обязательно подходил к будке и приносил пищу. Он только им позволял гладить себя, тискать, даже любил, когда эти люди оказывали ему внимание. Но у него еще не было к ним того чувства привязанности и он еще не скучал без них так, как скучал без Вьюги, когда она убегала со двора. Впрочем, удивительного в этом ничего не было. Так или иначе, но до сих пор его приемная мать принимала участия в его судьбе гораздо больше, чем эти люди. Люди приходили и уходили. А эта новая мать оставалась с ним постоянно. Он всегда чувствовал ее тепло, когда укладывался в будке возле нее, она вылизывала его, а если надо, то и мужественно защищала от чужих собак. Однажды во двор забежал большой кудлатый пес и, увидев волчонка, бросился на него. Волчонок не испугался. Он уже знал, что собак ему бояться не следует. Но оторопел от неожиданности. И здорово за это поплатился. Пришелец бесцеремонно схватил его за горло и подмял под себя. И может, вовсе загрыз бы волчонка. Но Вьюга стремглав подскочила на выручку своему приемышу и вцепилась в кудлатого пса. На земле мгновенно свернулся пушистый ком. Собаки хрипели, рычали, рвали друг друга. Наконец пришелец отступил. Он бежал по двору, поджав хвост, а Вьюга неслась за ним следом, яростно лая и хватая его зубами. Когда она вернулась в будку, ее шея, лапы и морда были в крови. Волчонок вместе с ней зализывал ее раны. Потом они также вместе зализали укусы на его теле. Их кровь смешалась у них на языках. И Вьюга стала волчонку еще роднее. Но волчонок не понимал и не знал, что разумные существа роднит не только кровь. И кто со временем станет властелином его сердца и разума, он тоже еще не догадывался.
ГЛАВА 3
Созрела малина. Появились грибы. Особенно хороши были белые. Алексей и Ольга стали часто ходить в лес. Вставали они в такие дни с рассветом и отправлялись на излюбленные места еще до росы. Их непременно всякий раз сопровождала Вьюга. Она без всякого зова, заслышав в доме шум, вылезала из своей будки, подходила к крыльцу и укладывалась тут, поджидая хозяев. А завидев у них в руках корзины, безошибочно угадывала их намерение и легкой рысцой направлялась к лесу. Бурана в такие дни запирали в сарае. Он уже заметно подрос, чувствовал себя совершенно независимо, и оставлять его во дворе одного без присмотра было опасно. Волчонок не упускал случая растрепать случайно забредшую на двор курицу, охотно затевал драки с чужими собаками, мог покусать и незнакомого человека. Зная обо всем этом, Алексей закрывал его в сеннике или оставлял на веранде. Ольга понимала, что это вызывалось заботой, в первую очередь, о самом же Буране. В конце концов он еще был щенком и постоять за себя по-настоящему в серьезном деле еще не умел. Но ей было жаль оставлять его одного, и как-то она спросила мужа:
— А почему ты не хочешь взять его с собой?
— Рано, — отвечал Алексей.
— Боишься, что убежит?
— Не в этом дело. Удрать он может и со двора. Просто его кое-чему следует хорошенько научить, прежде чем отправляться с ним туда, откуда он попал к нам.
— Так почему же ты его не учишь?
— Я сам прежде должен был кое-чему научиться у него, — признался Алексей. — Ты же знаешь, сколько времени я провожу с ним. Думаешь — я забавляюсь?
Ольга неопределенно пожала плечами.
— Чему же ты учишься?
— В первую очередь понимать его самого. Он великолепный рассказчик. И довольно красноречивый.
— Скулить и взлаивать он любит, это верно, — согласилась Ольга.
— Он весь сплошное самовыражение. Уши. Хвост. Морда. Даже туловище. Конечно, многого я еще не понимаю. Но я абсолютно уверен в том, что даже в обычном повороте головы у него можно найти выражение или тревоги, или угрозы, или добродушия и покоя. Ты приглядывалась когда-нибудь к его ушам?
— Конечно. Они всегда как два маленьких надутых паруса.
— А пробовала хоть когда-нибудь посчитать, сколько они имеют положений? Нет? А я пробовал. И зафиксировал более или менее четких восемь положений: начиная от того, когда они устремлены вперед, и кончая тем, когда он прижимает их к загривку. Здесь все: и выражение своего превосходства над окружающими. И угроза. И готовность к атаке, к немедленному броску. И реакция самообороны. И приглашение поиграть. И ты бы видела, как щенки это отлично и безошибочно понимали. Но вот чего я не замечал никогда, так это выражения добродушия. Этот маленький разбойник не позволяет себе расслабиться даже тогда, когда у него для этого есть все возможности. Очевидно, такое состояние просто не присуще его натуре. Хотя он великолепно умеет ластиться, и это тоже умело показывает ушами.
— Пожалуй, теперь я припоминаю, что тоже видела, как он умеет складывать и прижимать и даже раздвигать свои уши, — вспомнила Ольга. — Но я никогда не связывала это с каким-то определенным его настроением.
— А за его хвостом ты наблюдала?
— Хвост у него очень подвижен.
— Мало этого. Он почти так же выразителен, как руки человека. Мне даже кажется, что существует специальный «язык хвоста». И он еще более выразителен, чем «язык ушей». Волк доволен. Волк радуется. Волк очень рад. Волк спокоен, и хвост его висит без всякого напряжения. Но поставь перед ним еду. И кончик его хвоста сразу слегка загнется под туловище. А если что-то волка встревожит, хвост вытянется, как палка, и почти прижмется к задним ногам. Есть положение, которое говорит о том, что волк угрожает. Есть положение полного подчинения. А есть и положение страха…
— И давно так пристально ты за ним наблюдаешь? — спросила Ольга.
— С первого дня, как он у нас появился.
— А почему же ты мне до сих пор ничего не рассказывал о своих наблюдениях? — явно с обидой сказала она.
Алексей смутился.
— Откровенно говоря, мне зачастую кажется, что все это я просто-напросто придумал. И здесь больше моего воображения, чем истины. Потому и молчал, хотел проверить еще
