закончилось, не знаю, да князь вмешался. Ездил туда, на Восток, говорил с кем-то… там тоже владетели ест. Вот и притихло. Ну то не наша история.
Киваю, хотя… я бы, пожалуй, не отказалась узнать. Любопытство не только кошку губит, но и женщину. Поэтому молчу.
Слушаю.
— Матушке еще во время разбирательств в больницу угодила. Где и провела почти полгода… сперва в общем отделении, а после того, как я родился, то… в общем, она с собою покончить пыталась. Теперь-то к этому иначе отнеслись бы. А тогда ведьма, пусть и почти без сил оставшаяся, да с неустойчивой психикой, это опасно. Её и закрыли. Наина ничего не смогла сделать. Князь… отказался, сколь знаю. Он пусть и жалел маму, но…
Ведьма с неустойчиво психикой — это на самом деле опасно.
— Озаботился, конечно, чтобы и больница была лучшая, и врачи, и палата… но все одно. Вышла она тихой, задумчивой. Сперва вовсе говорила мало, но там уже как-то отошла, отогрелась. В город вернулась. Знаю, Наина хотела, чтоб матушка с ней жила, да та отказалась наотрез. На это еще хватило сил. Дальше жили… как-то. Матушка меня любила, помню. Но все время была мыслями словно и не здесь. И жизнь из нее утекала, что вода из мешка дырявого.
— А Наина…
— Приходила. Пыталась что-то сделать… даже к дубу вот водила, обряд проводила, в род снова принимая.
— Не вышло.
— Матушка сама от силы отреклась. Слово было сказано. И не приняли её. Пожалели, но… знаю, что она себя виноватой считала. Уверилась, что отца не люди убили, а проклятье. И её любовь.
— Думаешь…
— Думаю, что порой сложно сказать, где правда, — жестко ответил Афанасьев. — Ты вон наследовала, тебе и выяснять.
Ну спасибо!
Хотя… я ведь не собираюсь влюбляться, так? А в остальном план-то неплохой. Устроить себе отпуск на югах, там отыскать кого… что-то мне уже тошно.
И головой трясу.
Нет, я уж лучше до конца своих дней сама… кота вот заведу. Надеюсь, если полюблю кота, то ему-то мучительная смерть не грозит?
— Тут я по-всякому пытался. И так, и этак… если уж ведьмы беречься стали, от счастья отказываясь, то проклятье точно было. Но сама знаешь, у любого проклятья срок свой. А тут… сколько сот лет прошло? Могло статься так, что повывелось это вот проклятье. А ведьмы рода Афанасьева…
Он, к слову, говорит так, словно бы сам этого рода не касается.
—…они привыкли к новому порядку. Или боялись нарушить. Матушка вот решилась…
Но вышло хреновато.
— И тут не скажешь, проклятье ли отца сгубило, или же просто судьба такая.
— Почему ты Афанасьев?
— В смысле?
— Твоя матушка ведь замуж вышла и от рода отреклась. И стало быть…
— Совпадение, — Афанасьев усмехнулся. — Случается… они так и познакомились. Поступала она. И в списках фамилию искала. И он поступал. Тоже фамилию нашел… она говорила, что сразу посмеялся, мол, замуж хорошо будет идти, фамилию менять не надо. Как в воду глядел… я тоже Афанасьев, но не этого рода, выходит.
Путаница.
И бывает. Фамилия, может, не самая распространенная, но и редкою не назовешь.
— Наину это тоже злило. Вот… когда матушки не стало, она попыталась меня к себе забрать. Да надолго не хватило. Я еще тем пакостником был. Она же привыкла жить одна.
— А мне сказали, что сила…
— Это для всех объяснение, — отмахнулся Афанасьев. — Городок маленький. Все про всех знают. И не поймут, что дитё у других людей растет. А тут вроде как и причина веская.
Что тут скажешь.
И вправду веская.
Куда уж более веской-то.
— И хорошо, что решилась. А то бы… говорю ж, характер у нее был не тот. Но… — он все-таки поднялся. — Любила она нас. И дочь свою. И меня… и по-за ту любовь силы лишилась.
Вот теперь сходится.
Глава 43
— Что-то она сотворила… в тот год матушка моя слегла. Мне было года три-четыре, но я помню все. И то, до чего она слабой была, бледной. Что с кровати не вставала почти. Что целители лишь руками разводили. И шепоток за спиной. И то, как мать Марка в доме поселилась, ухаживала и за мной, и за ней. А там Наина появилась. И матушку мою забрала. На три дня. Когда же вернулись, то матушка моя почти и выздоровела. Даже веселой стала. Правда… днем. Ночью слезы лила, во сне. А проснется — и не помнит ничего. Наина сделала что-то и наверняка такое, что… не след делать. Хватило этого не так, чтобы надолго. Год или чуть больше. Потом опять все повторилось. В последний раз я уже достаточно большим был, чтобы вопросы задавать. И замечать. Она возвращалась со спящей матушкой. И уставшая. Каждый раз все более уставшая.
Это ни о чем не говорит, потому как многие обряды забирают не только силу, но и жизнь тянут. Потому-то и соглашаются на них ведьмы крайне неохотно.
Я только читала…
Я о многом, выходит, читала.
— А хватало все на меньший срок. Да и матушку стали кошмары мучить. Просыпалась с криком. Я будил. Она не помнила. Целители утверждали, что это все от нервов, от пережитого… только я чуял, что неладное с ней. Что-то делала Ниана. Запретное. Я… став взрослым, спросил.
— Не ответила?
— Сказала, то её вина. И цена уплачена сполна. Когда матушки не стало, Наина от меня отдалилась. Да и не только от меня. Её и прежде люди сторонились, тут и вовсе… в общем, потом я вырос. Уехал. Писал вот. Открытки слал. Ей и другим. Скорее уж другим и ей заодно. Пару раз навещал, играли мы во внука с бабкой. Но я видел, что в тягость ей. Как-то сказала, что матушка мне свою жизнь отдала, что если б не я, она бы прожила дольше.
Добрая женщина.
Странно, что сила её меня приняла.
— Потом я встретил Розалию.
— Ты знаешь, что она?
— Князь рассказал, — Афанасьев поморщился. — Прости. Не думал, что все так серьезно… то есть, конечно, что-то такое предполагал, но вот… не умею я извиняться.
— Думал, что она полезет у меня силу забирать, а… дальше что? Я её героически одолею?
— Не ты. Сила. Или книга. Или князь.
— А сам?
— Или я, — спокойно ответил Афанасьев. И взгляд мой выдержал. — Зато теперь многое стало ясно… любовь эта внезапная. И то, что ей помощь понадобилась, защита. Мужики любят кого-то защитить, а там и приворотного не надо. Сами влюбятся. Ну и я влюбился.
Огреть бы его чем тяжелым, да пусто на поляне. Только листья вон и дуб, но он, подозреваю, не одобрит, если я попытаюсь ветку выломать.
— Она была такою… ласковой. И все нашептывала, что не дело это, без семьи… что и Наина меня любит, иначе бы давно со свету сжила. Что взрослые мы. И надобно помириться. Что старая она, небось, в помощи нуждается. И так исподволь, что я сам в том уверился. Вот и повез молодую жену знакомиться.
— А Наина её на порог не пустила.
— До порога и не дошла. Встали у забора. Глядят друг на дружку, что две кошки. Того и гляди, зашипят. Потом сказала что-то Наина. Розалия ей ответила. И разошлись. А что? И как? С того раза её ко мне любовь и закончилась. Я у Наины пытался вызнать, а она меня только обругала. В общем, разошлись наши с Розкой пути-дорожки и надолго.
А сошлись, когда у Розалии дочь выросла и рожать надумала.
Афанасьев молчал.
Долго.
Снова опустился на корень, пальцы рук сцепил да и замер, в черное оконце глядя.
— За год до смерти Наина мне написала. Попросила приехать. Я приехал. Что уж тут. Родня все-таки. Единственная… в общем, тогда уж силы у неё не было. Я еще удивился, как так возможно. А она злилась. Все одно злилась. На меня. На судьбу. На матушку. Сказала, что по-за нашей глупости все. Но после успокоилась. Сказала… что цена на то такая. Что завязалась она с темною силой, мертвою, та живую и выпила.
Наина?
Но… как?
Хотя… хорошая там книга была, та, запретная. Подробная.
— Замена, — сказала я тихо. — Она перевела болезнь твоей матери на кого-то. Это темный обряд, пусть жертв не требующий, но… темный.
И запрещенный.
Да и не простой, если даже в той книге о нем говорилось весьма расплывчато. Мол, взять болезнь да отдать кому, и пока болезнь будет того, кого ей отдали, доедать, то человек, с которого эту болезнь переводят, будет жить.
— Кровью она платила своей. И жизнью… и откупила твою матушку. Откупала. Сколько получалось.
Только те, кого Наина заменою
