Гвинн посмотрела на Изабель, которая просто покачала головой. Она положила расческу и пошла открывать.
Снаружи стоял камергер. Он прошел в комнату, когда Гвинн попятилась назад, затем выполнил точный полуповорот, остановившись с одной стороны двери. Избегая вопросительного взгляда Изабель, он вытянулся и торжественно произнес:
— Его Высочайшее Королевское Величество, король Генрих VII.
Воцарилась тишина, которую прорезал единственный судорожный вдох. Изабель не сразу сообразила, что он исходил из ее горла. В этот момент появился Генрих.
Он был великолепен в зеленом шелке, вышитом жемчужинами, бело-зеленых рейтузах в полоску и туфлях из выбеленной кожи. Его песочные волосы покрывала любимая зеленая шляпа короля в форме желудя с неровными краями, которые напоминали зубцы короны. Хотя он был явно одет для вечера веселья, улыбка не смягчала его черты. Его бледно-голубые глаза выражали только холодное спокойствие, когда он наблюдал за тем, как Изабель соскользнула с табурета и сделала реверанс.
Уставившись на Гвинн и кормилицу, камергер резко мотнул головой в направлении двери. Кормилица взяла своего ребенка, они прошли в коридор, мужчина закрыл за ними дверь. Он встал перед ней, как будто чтобы загородить вход и сложил руки на груди.
— Встаньте, леди Изабель, — сказал Генрих, но не добавил жеста, чтобы смягчить формальность, тем более, чтобы указать на дружбу. — Мы надеемся, что вы рады видеть нас, несмотря на поздний час.
— Конечно, Ваше Величество, — сказала она, ее голос был неровным из-за неистового биения сердца. — Если... если я кажусь удивленной, это потому что я думала, что вы находитесь на пути в Винчестер.
— Мы были вынуждены совершить объезд, — сказал он ровным голосом.
— Я осмелюсь надеяться, что ничего не... не угрожает королевству или вашей безопасности?
— Посмотрим. Информация, которую мы получили, указывает на то, что вы были заняты одним делом за пределами этих стен. Мы уверены, что вы хотите представить то, что вы обнаружили, и без промедления.
— Обнаружила, сэр?
— Возможно, мы должны были сказать, кого вы нашли?
Она знала, что будет невозможно утаить от него такое. Она
полагалась на то, что он находится слишком далеко, чтобы услышать об этом, и она успеет устроить то, что планировала.
Страдания стиснули грудь, так что она заболела. Она хотела возразить, схватить Маделин из колыбели и убежать из комнаты вместе с ней, умчавшись в ночь. Вместо этого она облизнула губы, бешено отыскивая что-нибудь, что угодно, чтобы оттянуть момент, когда она должна представить ее.
— Это всего лишь девочка, сир, едва ли стоит вашего драгоценного времени.
— Мы решим, что стоит нашего времени, леди Изабель. Покажите нам ребенка.
Изабель ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Ее мышцы были такими тугими от нежелания, что казалось, как будто они принадлежат кому-то другому; она повернулась к колыбели, взяла младенца. Маленькая Маделин проснулась при этом, открыла глаза и остановила взгляд на лице Изабель.
Она дотронулась до ее щеки, краткое касание пальцами, в то время как слезы жгли переносицу. Повернувшись, она подошла к Генриху и встала на колени, осторожно удерживая на руках запеленутого младенца, привязанного к доске.
Генрих взял ее, держа перед собой. Младенец посмотрел на короля, слегка улыбнулся, затем нахмурился, когда не получил улыбку в ответ.
— Ее имя Маделин, мы полагаем?
— Верно, сир.
— Маделин, — повторил он. — Имя надо будет поменять.
Она хотела возразить, хотела взять ее обратно, так как младенец
стал волноваться от того, что его держали так жестко на вытянутых руках, тогда как он привык, чтобы его прижимали к себе.
— Мы довольны, леди Изабель. Вы отлично справились.
— Я ничего не делала, сир. Это сэр Рэнд...
— Ваша скромность делает вам честь, но мы знаем, что он способствовал возращению ребенка.
Изабель собрала все свое мужество, подняла подбородок:
— Но он спас девочку, когда ее мать была убита. Вы согласитесь, я надеюсь, что тот факт, что Маделин жива, доказывает его невиновность в убийстве ребенка.
Король не отвел взгляда от своей дочери:
— Это всего лишь первое обвинение. Есть еще одно.
— Если первое ложно, тогда почему не ложно второе? Другие имели достаточно причин, чтобы навредить мадемуазель д’Амбуаз. У моего мужа их не было.
— Мы одобряем вашу преданность, как уже сказали.
Гнев пылал внутри нее, усиливаемый криками младенца.
— Меня волнует справедливость! Рэнд не должен быть в Тауэре! Будет справедливо, если вы его освободите!
Генрих опустил Маделин и положил ее на изгиб руки, затем с любопытством посмотрел на Изабель:
— Такая несдержанность позволяет нам предположить, что вы питаете нежные чувства к мужу, которого мы для вас выбрали.
— Сир? — сказала она, не вполне уверенная, что расслышала правильно.
— Или даже что вы любите его, если учесть ваши усилия ради него.
— Люблю? О нет, это только...
— Такое понятие не лежит за пределами возможного. Любовь жены к мужу или мужа к жене нужно высоко ценить. Мы — люди, знаете ли, имеем человеческие чувства, человеческие потребности.
Говорил ли он о себе в королевском множественном числе, о них двоих или о людях в общем? Невозможно было сказать, еще менее возможно попросить разъяснения. Все же она не могла не допустить мимолетной мысли о том, что Генрих мог влюбиться в королеву. Она была молода, прелестна и царственна. После нескольких лет одинокого изгнания она обеспечила его законность как правителя и дала надежду на будущее. Нужно было иметь жесткое сердце и огромное эго, чтобы не быть тронутым этим. Мог ли он выразить — это был другой вопрос. Короли редко могут себе позволить роскошь такой слабости, не могут рисковать, не будучи любимыми в ответ. Если Генрих хотел любви Елизаветы как своей жены, это могло только добавить ему решимости скрыть от нее сведения о его любовнице и ее ребенке.
Будучи мужчиной и, несомненно, человеком, он бы не подумал о том, что некоторые секреты невозможно сохранить. Будучи королем, он мог считать, что ничего нет важнее, чем удержать свою королеву, полученную вместе с короной. Любая жертва будет считаться оправданной, даже если это жизнь друга. Выбирая между жизнью Рэнда и троном Англии, что предпочтет Генрих?
Это был, по сути, не вопрос.
Но любила ли она Рэнда, как предположил Генрих? Было ли это желание быть рядом с ним, которое она чувствовала, эта пустота внутри при мысли о его смерти страданиями истинной любви? Как она могла понять это? Она, выросшая с убеждением, что только крестьяне и трубадуры испытывают такое смятение чувств? Все же она с радостью признает ошибку, если это смягчит короля по отношению к ее мужу.
