– Ой, мне идти надо…
– Ага, пока, Марго. Всем от нас с шефом большой и горячий привет!
Брюнеточка ушла, цокая каблуками. Зачем она их тут носит, спрашивается?
А Ева ещё с минуту сидела, не зная плакать или смеяться. Наконец, не выдержала и расхохоталась.
– Господи, дичь-то какая! – хмыкнула Ева самой себе под нос. – Эриху рассказать, так его от смеха порвёт…
Поразмыслив, Ева решила, что шефу говорить не стоит – зачем ему этим мусором голову забивать.
Но весь вечер, глядя на Эриха, Чернова невольно вспоминала об этом разговоре и про себя хихикала глумливо.
***
А вот ночами становилось не смешно…
Устав за день, Ева, возвращаясь в их временное пристанище, тотчас отправлялась в душ и, сразу после этого, в постель. Но, несмотря на физическую усталость, заснуть не получалось.
Иногда она по три-четыре часа лежала, пялясь в темноту, считая пробивавшиеся сквозь шторы пятна фонарей, прислушиваясь к звукам, наполнявшим тишину ночи.
И, как раз по причине бессонницы, Ева окрестила эту чудесную неделю своим «персональным адом».
В темноте к ней подкрадывались мысли, желания, воспоминания, и не давали ей покоя, без анестезии извлекая душу из тела. Всё то, что казалось смешным и нелепым при свете дня, в темноте настигало свою жертву, наваливалось так, что не отбиться.
Всё тело превращалось в один раскалённый добела нервный импульс…
И она вслушивалась в тишину, царящую в соседней комнате, пытаясь уловить хотя бы сонное дыхание. Ведь даже не храпит, зараза! Кроватью лишний раз не скрипнет…
Как зверь втягивала носом запахи, которыми они уже успели наполнить это чужое, пустое пространство, безошибочно угадывая среди прочих аромат его геля для душа.
Воскрешала в мыслях события, обрывки фраз, взгляды, жесты, звучание голоса, вибрации смеха… Прикрывая веки, видела всё это снова, снова и снова, как наяву. И почти физически ощущала прикосновения, которых не было, но которых так жаждало тело, одержимое желанием.
Грезилось, что она слышит тихие шаги, дверь открывается, он входит, садится на край постели, протягивает руку, и теплые пальцы снова касаются её щеки. Она приподнимается ему навстречу, чувствует прикосновение губ…
Сдерживая мучительный стон, Ева садилась на постели, обхватив подушку руками, и с трудом удерживалась от того, чтобы не разреветься. Или крутилась в постели, сбивая простыни, и лишь под утро засыпала, измученная до предела.
Так хотелось списать всё на банальное желание секса. На то, что тело, пробуждённое Лехой от долгой спячки, вспомнило, как это приятно, когда его ласкают, и вот теперь требовало «продолжения банкета».
Но Ева четко понимала, что не просто хочет мужчину, а хочет вот того самого мужчину, который невозмутимо дрыхнет в соседней комнате, пока она готова лезть на стены. Ему-то, конечно, спится сладко и приятно, ведь ему нет дела до мучений Евы.
Слова Эриха, безжалостно всплывающие в памяти, теперь кололи в самое сердце болезненно и остро:
«…на твою постель я не претендую. Ты довольно привлекательная девушка, но у меня к тебе чисто деловой интерес».
«Хочешь жить – верь! Не хочешь – иди! Я тебя не держу...»
Он с самого начала предупреждал, что она просто подопытный кролик в его «доме странных детей[1]».
«Я с тобой спать не собираюсь! Уясни это!»
«Я с тобой тоже. Разницу между «спать» и «ночевать» ты уловить способна? Что за озабоченность? Хватит из меня маньяка делать!»
Чем ты недовольна, Ева? Не собиралась, и он не собирался. Что ж теперь скулишь, как брошенная собачонка?
А это его ледяное, выдержанное, безразличное:
«В этом пока нет необходимости. Ты же помнишь… Твоя комната – твоя территория. Здесь тебе никакие опасности не угрожают. Так что, можешь остаться там».
И, наконец, «контрольный в голову» – его невозмутимый ответ на её провокационный вопрос:
«Просто можешь передать, что он ошибается. Трахать тебя я не хочу».
Нет, оно, пожалуй, и к лучшему... Потому что она тоже этого не хотела. Вернее, хотела не этого.
Она хотела любви.
Каким-то невероятным образом, за несколько дней, этому мужчине удалось очаровать её настолько, что она уже не мыслила себе ни минуты без него.
Забыв, как фыркала сначала, как почти ненавидела этого холодного блондина, теперь она ловила каждое его слово, впитывала всё, чему учил. Она жаждала дорасти до него, стать хоть немного похожей на то неземное чудо, о котором он ей постоянно твердил. Она растворялась в звучании его голоса. Она смеялась над его шутками, поражаясь остроумию и тонкому чувству юмора. Она тонула в его глазах, мечтала о мимолётных прикосновениях.
И молилась всем богам, чтобы это волшебное время в Питере не заканчивалось, как можно дольше.
Эрих умудрился снова перевернуть её мир с ног на голову, уже в третий раз за месяц.
Сначала выдернул из привычной домашней жизни. Потом открыл ей невероятный, волшебный мир, который существует на самом деле, хоть в это и невозможно поверить. И вот, наконец, пробудил в ней что-то такое, похожее на сумасшествие. Но это безумие было таким желанным и прекрасным.
Эти ощущения заставляли её чувствовать себя по-настоящему живой!
Ева понимала, что её мир меняется слишком стремительно. И это настораживало и пугало.
Но время всё-таки удивительно относительное понятие…
В голове не укладывалось, что ещё и месяца не минуло с той самой первой встречи в храме. Не верилось и в то, что прошло всего несколько дней после её дня рождения, Ирландии, и… той ночи с Беловым. Кажется, это было много лет назад. И уже почти стёрлось из памяти.
Подумать только, ведь она искренне верила, что влюбилась в Лёшу, что он ей так нужен, так близок, и в ответ на его признания отвечала вполне искренне. Тогда она действительно верила.
Сейчас – горько смеялась над собой. Теперь, прочувствовав разницу между своей тягой к Алексу и ослепляющей радугой эмоций по отношению к Эриху, Ева с ужасом качала головой – неужели можно было так заблуждаться?
Какая там любовь?
Всё банально и предсказуемо: стресс, алкоголь, симпатичный парень, её сексуальный «голод». Смешайте эти ингредиенты, оставьте в тихом, тёмном месте на несколько часов и получите результат.
Как же она жалела теперь о том, что допустила эту ночь! А ещё больше о том, что об этом узнал Эрих. Что он теперь про неё думает?
Да ничего не думает! Спит он. Зачем ему думать о ней?
Вспоминалась Марго. И ревность – дурацкая, злая, горчащая, как желчь – царапала по сердцу.
Да, вроде, утешало это её: «Он ведь никогда до этого, ни с
