для подключения проводного интернета. Никого.
Написал ей в мессенджеры, просто так, чтобы занять руки. И голову, в которой крутились тревожные мысли.
«Уазик» гнал на пределе разрешённой скорости, притормаживая у светофоров. Разведка не разведка, а попадёшься за нарушение ПДД нармилиции – застрянешь надолго. Люди свои, понимающие, но и правилами пренебрегать не позволят.
Так, ВКонтакте, фейсбук. Везде Марина была вчера вечером, после звонка ему уже. Не сегодня. Что за дела-то?
– Командир, чего случилось? – наконец поинтересовался Дрон.
– Да моих где-то носит, не могу дозвониться. И соседка звонила, говорит, не открывают дверь. Приедем – разберёмся.
У подъезда, несмотря на ранний час, уже сидела пара старушек. Они с утра до ночи могут там, на скамейке, провести. Вот кому никакого интернета не надо, было бы ухо рядом и вагон времени. Бабы Люси не видно, но и с этими соседками Дмитрий и выскочивший за ним из машины с автоматом Дрон поздоровались вежливо: свои люди, уважать надо.
Проводив недовольным взглядом двух вооружённых людей – кобура на поясе у Ватника была всегда, скорее без штанов на улицу выйдет, чем без «глока», – переключились на современную молодёжь, войну, нахлов, Россию, Сирию и далее по списку, повторяя и предваряя выводы многочисленных экспертов по всему из сети.
– Ездють и ездють! – вздохнула одна из бабулек. – Митька-то хоть наш, соседский. А те, Митрофановна, какие были, а? Глазами так и зыркали, особенно длинный. И машина страшная, чёрная.
Дмитрий в три прыжка преодолел лестничный пролёт, повернул, поднялся бегом. Дверь в порядке, ни замки не сломаны, ни каких других следов. Ткнул в кнопку звонка и тут же, не дожидаясь, бросил под ноги пакет с покупками и полез за ключами. Попытался повернуть нижний, который запирали только, когда все уходили из дома – да нет, открыт. Вставил узкую полоску английского ключа в верхний, щёлкнул, подхватил пакет и ввалился в прихожую.
Дрон сзади страховал, автомат вон чуть не под локоть командиру сунул.
Но стрелять было не в кого. Выключатель. Свет. Прихожая как прихожая, ничего не повалено, на вешалке привычный ряд курток, с весны руки не доходили спрятать: длинная, покороче и совсем маленькая. Тапочки в углу гостевые. Зеркало. Пуфик. Да всё в порядке, всё на месте, воры бы перевернули тут всё вверх дном, да и какие воры, что у них брать-то?
Пахло только странно, словно пригорело что-то на плите. И сигаретным дымом – жена теперь дома курить начала, что ли?
– Марина, доча! Я дома, – крикнул Дмитрий. Чуть-чуть отлегло на душе, но пока недостаточно. Всё равно непонятно, куда они делись. – Что ж так накурено… Светочка, я принёс фломастеры!
В ответ из гостиной послышался странный звук. Ворчание? Такое ощущение, что, пока его не было, жена завела собаку – сразу большую, лохматую, типа кавказской овчарки, которая теперь и хрипит в ответ на незнакомый голос.
Дмитрий бросил пакет на пуфик и потянул из кобуры пистолет. Благо ни предохранителя, ни курка, «выхватил и стреляй», а, будет лишним, и спрятать недолго. Дрон прикрыл входную дверь за спиной и контролировал прихожую, выставив автомат.
Ворчание… Да нет, стон боли, сдавленный, тихий.
Дмитрий бросился на звук: гостиная? Да, оттуда! Влетел в комнату и замер: любимая жена, изрезанная, с красными жуткими точками сигаретных ожогов, была примотана скотчем к «шведской стенке», лесенке, вделанной вертикально в стену, где он иногда занимался физкультурой, когда на спортзал не хватало времени. Руки заломлены назад, голова бессильно повисла. Марина только вздрагивала и тихонько, глухо подвывала.
Пол под ней бугрился блестящими лужицами крови, натекло порядочно.
Дмитрий бросился на кухню, топча разбросанные в изобилии на полу окурки – вон под некоторыми прожжённый линолеум пятнами, да разве до того? Рывком вытащил ящик со столовыми приборами, едва не уронив его себе на ноги, выдернул нож подлиннее и вернулся в гостиную. Пистолет мешал, он сунул его обратно в кобуру, даже не снимая с боевого взвода. Неправильно, но плевать, плевать! Некогда.
Дрон, опасливо поглядывая по сторонам, сунулся в спальню, потом вышел, заглянул на кухню и отправился по коридору к детской.
Дмитрий разрезал скотч рывками, полосовал, не заботясь о том, что местами задевал Марину, чиркал по перекладинам лестницы, время от времени упираясь кончиком лезвия в стену.
Подхватил обмякшее тело, на руках отнёс к дивану, приподнял закрывавшие лицо спутанные, мокрые от крови волосы. Содрал полоску скотча с губ, мешавшую жене не только говорить, но и дышать. Поправил халат, еде державшийся на паре пуговиц – остальные были оторваны. Дела были хуже некуда: вот эта рана на шее – очень плохая; не перерезали совсем, конечно, но близко к тому. Задета артерию, кровь так и лилась упругими толчками, послушная гнавшему её сердцу, выходила наружу, заливая всё.
Вместе с кровью уходила жизнь.
– Митень… Любимый… Убили меня, гады. – Прохрипела Марина. – Злая баба тут была. Очень злая… Красивая, а сука…
– Дрон! – закричал Ватник. – Скорую, быстро! Милицию вызывай! Нашим звони, я этих тварей достану!
Марина уходила на глазах. Бог знает, чего стоило продержаться до этого момента, но силы кончались. И кровь, кровь… Как её остановить при таком ранении? Как? Дмитрий метался по комнате, то пытаясь обвязать отрезанным наискосок куском шторы, то прижать подушку.
Всё было напрасно.
– Солнышко моё, не умирай, не надо! – взывал он, но напрасно. Толчки крови всё слабее, Марина прикрыла глаза, хрипло что-то прошептала. Он не расслышал, наклонился к самым губам, но поздно. Даже дыхания уже не слышно.
– Дрон, – сказал он бойцу. – Где дочка? Где Светочка, ты её видел в квартире?
Тот замялся, опустив взгляд. Автомат уже повесил на плечо: мощная штука, но бесполезная, когда враг уже ускользнул. Опустил телефон, по которому вызывал всех по очереди. Потом тихо сказал:
– В ванной, командир… Не ходи туда, не надо.
Дмитрий оттолкнул его с дороги и бросился в ванную. Что значит – не надо?!
Ванна была налита доверху, до краёв, всю поверхность воды устилали листки с дочкиными рисунками – и старыми, ещё довоенными, блиставшими разноцветием ярких красок, уже слегка расплывшихся в воде, и последними, суше и строже, где было много чёрного.
Все альбомы сюда высыпали, ничего не пожалели, разрисованная бумага лежала плотным слоем, как осыпавшиеся осенью в лужу листья с огромного дерева.
Дмитрий провёл рукой в воде, отгоняя этот жуткий листопад, пальцы его упёрлись во что-то, сперва нащупав лоскут ткани, а потом и что-то упругое, неподатливое…
Он завыл, разгребая, разбрасывая в стороны рисунки, показались растрёпанные, висящие под водой как водоросли волосы, любимое лицо с
