– Туда ты не уходишь? – повторила жрица.
Я поколебался.
– Нет. Еще нет.
– Тогда… не мог бы ты пока вернуться с этими беднягами к морю? Они так жаждут, чтобы ты был среди них.
– Нет, – ответил я резко, видя, что уже начинаются просьбы, – я останусь тут.
– Как ты захочешь, Старый Человек. Они будут очень печалиться, но… как ты захочешь, так и сделаешь. Когда они вернутся без тебя, их спросят те, кто оставался дома: «А где же Старый Человек, на которого смотрели мы с детских лет?» Они же только понурят головы и ответят: «Он нас покинул». Но – как ты хочешь. В конце концов, они ведь знают, что ты лишь гость среди них и что наступит час, когда они должны будут сами со всем управляться.
– Ты с ними останешься и будешь ими править. Даже Ян тебя уважает и слушается.
– Нет, я с ними не останусь.
Я удивленно посмотрел на нее, а она после некоторого колебания припала к моим ногам:
– Есть у меня к тебе просьба, Старый Человек…
– Говори.
– Не прогоняй меня!
– Что?
– Не прогоняй меня. Позволь мне остаться с тобой.
– Со мной – здесь? В Полярной Стране?
– Да. С тобой, в Полярной Стране.
– Но зачем? Что ты будешь тут делать? Твои родичи там, у моря!
– Я знаю, ты не родич мне, ты оттуда, с далеких звезд, я знаю, но позволь мне…
Я задумался над этой странной просьбой.
– Почему ты хочешь остаться со мной? – снова спросил я наконец. – Жить здесь и трудно, и невесело…
Ада склонила голову и тихо, но твердо ответила:
– Потому что я люблю тебя, Старый Человек. Я молчал, а она мгновение спустя продолжала:
– Я знаю, это преступная дерзость – говорить, что люблю тебя, но я не могу иначе назвать то, что чувствую. Родителей своих я почти не помню. Вспоминаю только, что они были несчастливы. На тебя я смотрю с детских лет и вижу в тебе какое-то величие, свет, могущество какое-то – нечто, чего я не постигаю, но знаю, что оно пришло с тобой со звезд!
Она умолкла, но пока я, пораженный, раздумывал над ее словами, снова заговорила:
– А при всем том и ты был так же несчастлив и так же одинок, всю жизнь одинок, как и я. Я не знаю, зачем пришел ты на Луну с той сияющей звезды… Так ты хотел… Я знаю, что ты делаешь все, что захочешь, что тебе хватает себя самого и я тебе не нужна, но я хочу служить тебе и быть с тобой до конца. Не прогоняй меня! Ты великий, ты добрый и мудрый!
Говоря это, она снова кинулась мне в ноги и так и осталась, припав лбом к моим коленям.
– А когда ты пожелаешь уйти в свою отчизну, сияющую на небе, – продолжала она немного спустя, – то я провожу тебя до самого рубежа великой мертвой пустыни, попрощаюсь с тобой и буду долго-долго смотреть тебе вслед, Старый Человек, пока ты не исчезнешь вдали, и тогда я вернусь к людям на морском берегу и скажу им только: «Он уже ушел…» Потом я умру.
Пока она говорила это голосом, тающим в мечтательном шепоте, какого я раньше у нее не слыхивал, лунные человечки подкрались поближе и слушали ее слова, затаив дыхание. И вдруг я услышал сдавленный голос Яна:
– Старый Человек уйдет от нас… на Землю!
И потом – плач. Странный, трогательный, негромкий плач.
И вот что удивительно! Обычно раздражал меня и злил плач этих человекоподобных, а сейчас – не знаю, то ли из-за волнения, которое пробудили во мне неожиданные речи Ады, то ли из-за мысли о последнем пути в пустыню, под лучи Земли, но только обуяла меня великая скорбь и жалость.
Я повернулся к ним, и Ян, видимо приободренный моим взглядом, вышел вперед и заговорил, глядя мне в глаза:
– Старый Человек, это уже бесповоротно? Тебя там уже ждут? Ты уже возвестил о своем прибытии? И мы должны остаться одни?
И тут – словно меня кто обухом по голове хватил! Только одна вспышка, одна только мысль: «Пушка!»
Да! Пушка! У могилы О'Теймора, там, в пустыне!
Все завертелось у меня перед глазами, я прижал обе руки к сердцу, боясь, что оно выскочит из груди. Глаза я вперил в краешек земного диска, виднеющийся над горизонтом, а в мозгу сверкали теперь какие-то неистовые молнии: путешествие, пустыня, пушка, выстрел, братья мои земные, дневник… а потом – серый туман, в котором тает все… Я понял: это смерть!
Я совершенно забыл, где нахожусь и что творится вокруг. Они, онемев, глядели на меня, надо полагать, с величайшим изумлением, но я их не видел. Как сквозь сон, долетел до меня только голос Ады:
– Отойдите, Старый Человек говорит с Землей. Скоро он нас покинет.
Опомнившись несколько от первого ошеломляющего впечатления, которое произвела на меня эта мысль, я увидел, что остался в одиночестве.
Я понял, что это – откровение, что я должен идти в пустыню, найти пушку, переслать Земле последнюю весть и последнее приветствие и – умереть в пустыне.
Несколько позже я сказал Аде и Яну о своем решении; они выслушали меня, угрюмо понурив головы, но без малейших возражений, словно были готовы к этому.
О своем возвращении к морю они и говорить перестали. Хотят остаться тут до самого моего отъезда.
Сейчас Солнце, если стоишь лицом к Земле, находится справа; прежде чем оно опишет полукруг и станет с левой стороны, принося день на пустынное полушарие, – я отправлюсь в путь.
* * *
Итак, кончилась моя лунная трагедия! Я здесь, где впервые увидел на Луне луга, зелень, жизнь; тогда я прибыл сюда, совершив путешествие через смертоносную пустыню, теперь собираюсь совершить это путешествие во второй – и в последний раз.
Мрачна душа моя, но спокойна. Я смотрю на минувшую жизнь, и кажется мне, что пора подвести итоги. Хотел бы я, как делают на Земле люди, готовясь к смерти, исповедаться в грехах, но – странно! – на язык просятся только несчастья мои! Может, это одно и то же?
Господь, ты, который одинаково слышишь и ничтожнейшего червяка, и грохот миров, летящих в пространство, ты, который видишь меня тут, на Луне, как некогда видел меня на Земле, прими эту исповедь, в которой я признаюсь, что был грешен и несчастлив!
Когда я был ребенком, тесно мне было на Земле, которую ты для меня создал, и я непрестанно устремлялся мыслью на крыльях желаний к далеким мирам, сверкающим на небосводе, даже избегал материнских ласк, чтобы мечтать о чудесах, которые ты создал – не для меня! Грешен я был и несчастлив!..
Когда я подрастал и впитывал те крупицы знания, которые ты разрешил получить людям, душа моя все кричала «мало!» и грезила о том, чтобы сорвать заветные печати и сдернуть завесу, твоей рукой задвинутую. Грешен я был и несчастлив.
А едва созрел я, обуяла меня жажда витать в пространстве – будто бы, стоя на Земле, я не был также в безмерности Вселенной и не летел над безднами, – и я воспользовался случаем и с легким сердцем покинул мать-кормилицу ради серебряного, обольщающего лунатиков лика Луны. Грешен я был и несчастлив…
